Тени прошлого. Воспоминания

Теперь, вспоминая нашу встречу, не могу не пожалеть, что не сохранил большего спокойствия. Следовало бы все-таки пойти и потолковать еще. Тогда я, конечно, понял бы его личность гораздо раньше и не хранил бы в сердце несправедливой антипатии к этому «пророку», который если и ошибался в представлении своей земной миссии, то во всяком случае был человеком искренним и добросовестным. Пророком я его, конечно, не признаю, хотя его предощущения конца веков очень характеристичны и произвели на умы впечатление некоторого memento mori. Но его синтезирующую работу, предпринятую под влиянием этого предощущения, я не нахожу удачной и полагаю, что по такому всеобъемлющему плану она даже к по существу неправильна. Задаваясь этим всеобъемлющим синтезом, В. С. Соловьев достиг лишь того, что подчинился влияниям платонизма, гнозиса, каббалы и индуизма. Но говорить об этом не место в кратком воспоминании о мимолетной встрече, и я ограничиваюсь отметкой лишь того, как мне представляется самосознание покойного мистика-философа.

Бродячий проповедник

Кто теперь знает что-нибудь о Владимире Федоровиче Орлове? Даже среди хороших знатоков истории русской интеллигенции вряд ли один из сотни слыхал о нем. А между тем в 80-х и 90-х годах прошлого века это был один из известнейших и популярнейших людей, и, конечно, многие, о нем никогда не слыхавшие, носят в душе кое-какие отпрыски семян, которые этот неутомимый бродячий проповедник разбрасывал направо и налево, благовременно и безвременно. Но он ничего (или почти ничего) не писал, он не создал никакой программы, не организовал никакого кружка, и вот через двадцать лет по смерти потомство не имеет никакого представления об этой своеобразной личности, не знает даже о самом существовании его на свете. А между тем он оказывал на окружающих большое влияние.

Люди, оставляющие по себе след в умах и чувствах своего народа, представляют два типа: одни создают формулу, программу, систему, другие образуют вокруг себя душевное настроение* Первых, оставляющих после себя некоторое документальное наследство, естественно, помнят лучше и дольше, чем созидателей душевных настроений или, точнее, состояний.

Владимир Федорович Орлов принадлежал к типу созидателей душевных состояний. Он глубоко влиял при непосредственном соприкосновении, а по смерти становится неощутим до полного забвения о нем.

Я его знавал хорошо и много лет, но биографии его никогда не знал сносно. Не знаю даже, где и когда он родился. Умер же 18 марта 1898 года, уже седовласым старцем, отцом взрослых детей. Родом он был сын сельского священника какой-то центральной великорусской губернии. Отца своего он считал выдающейся личностью. Его хорошо характеризует смерть его, о которой мне пришлось слышать от самого Владимира Федоровича.

Отец был типом великорусского домовладыки, устроителя всей окружающей среды, но дух времени оказался сильнее его, и он не мог уберечь сына от «нигилизма». Сын не только не захотел идти по стопам отца — в духовное звание, но сделался отрицателем и революционером. Вряд ли он и сам мог бы сказать, утратил ли безусловно веру в Бога, но в обычном церковном смысле отошел от веры. В политическом отношении он с юности стал революционером.

Между прочим, он был личным другом знаменитого Сергея Геннадьевича Нечаева и действовал вместе с ним. Кстати заметить, Орлов впоследствии говорил мне как факт, что Нечаев был человеком, верующим в Бога. В том кружке, из которого Нечаев выращивал центр будущей организации (Прыжова, Кузнецова и другие), Орлов не состоял и к убийству Иванова никакого касательства не имел. Его трудненько было бы засадить в члены безответно дисциплинированного кружка, который Нечаев думал сплотить коллективным убийством Иванова, обвиненного им якобы шпионом. Но лично с Нечаевым Орлов был, вероятно, ближе, чем члены этого кружка, да и содействовал его революционным делам, может быть, посильнее их.