На антихристе мы с ним и расстались. Надо было когда-нибудь уходить. Он дал мне свою книгу, и мы простились с обещаниями снова потолковать, когда я ее прочту.
Однако этому намерению не суждено было исполниться. Когда я прочитал «La Russie et l’Eglise Universelle», она меня буквально взбесила. Я обратил очень мало внимания на ее философскую часть, но то, что он говорит о Восточной Церкви, и в частности о русской, меня глубоко оскорбило. Это даже не критика, а какой-то памфлет. Я и теперь скажу, что Соловьев не соблюл в отношении русской Церкви даже самой минимальной справедливости. Тогда же я был возмущен до последней
степени, особенно в соединении с впечатлениями о Соловьеве как софисте и человеке обыезуитившемся. В результате я отослал ему книгу с посыльным, при записке, в которой резко и даже невежливо заявил, что не считаю нужным после такой книги вести никаких дальнейших разговоров.Соловьев моментально ответил краткой запиской, в которой выразил, что не теряет надежды поговорить со мной, когда я получше разберусь в вопросе, — что-то в этом роде. Разумеется, это меня еще более разозлило, потому что смахивало на дерзость. Однако Соловьев как будто оставлял какой-то мостик для нового свидания. В постскриптуме он сообщал мне, что кто-то забыл у него зонтик, и если это мой, то я могу зайти и получить его. Но я никакого зонтика не оставлял у него.
Что касается Соловьева, он в отношении меня, кажется, сохранил благодушие. В разговоре с Орловым о нашей беседе он заметил только (по поводу вопроса о спасении): «Тихомиров имеет такой вид, как будто уже до половины туловища провалился в адские будни». Эта шутка попадала в цель очень метко, потому что я тогда действительно не имел и тени его оптимизма в отношении спасения.