же нереально. Нереальность эта состояла прежде всего в том, что в России предполагался некоторый крепкий фонд
общих всему народу верований и идеалов, чего на самом деле уже было мало. А раз такое духовное национальное единство исчезало, то становилось иллюзорно и нравственное единение власти и народа. Но в 90-х годах никто не оценивал в должной мере нарастающего национального разложения страны. Киреев же по своей службе и положению мог лишь издали и очень поверхностно наблюдать Россию, в которой на глазах его совершилось только что такое по-видимому крупное национальное движение, как добровольческое движение для освобождения славян. Да и притом истинный разгром национальной идеи, раньше производившийся только интеллигенцией, был окончательно довершен всей политикой Императора Николая II, особенно системой привлечения иностранных капиталов. Таким образом, Александра Алексеевича нельзя обвинять в непонимании своей страны и народа. Он был представитель старойРоссии, а в то время и нельзя было сказать, воссоздастся ли она в новой эволюции или же революционно рухнет.Киреев, сверх того, и не мнил себя государственным человеком, и не брался за решение политических вопросов. Он был просто гражданин своей страны, имевший свои идеалы и надежды и на основании их оценивавший деятельность государственных людей. В огромном большинстве случаев он был ею недоволен. Недоволен он был и общим направлением развития России, которая все более теряла свою «старорусскую физиономию». Он мало-помалу стал чувствовать, что нам предстоит
револющ4Я>и в этом отношении был более чуток, чем очень многие люди общества и руководители наших государственных дел. Но что делать в виду этого? У него и в этом случае крепко залегло правило старой России: «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». Будь на своем посту, где тебя поставила жизненная судьба, исполняй свое дело. Он его и исполнял. Старые правила службы и жизни совпадали тут с религиозным чувством, по которому он покорно и спокойно принимал волю Божию, когда начинал ее чувствовать.