Тени прошлого. Воспоминания

Выйди до мине, мое серденько.

Ой выйди, выйди, не бийсь морозу,

Я твои ниженьки в шапочку вложу.

«Шапочка» эта была, без сомнения, громадная папаха, в которую можно закутать какие угодно «ниженьки».

Другой прельщает красавицу музыкой:

Ой пид гаем, гаем, гаем зелененьким,

Там орала дивчинонька воликом чорненьким.

Ой орала, ой орала, зачала гукати,

Тай наняла козаченька на бандуре грати.

Козаченько грае, бровами моргае,

А черт его батьки знае, на що вин моргае?

Чи на мои воли, ой чи на корови,

Чи на мое било личко та на чорны брови?

Прелестны то бойкие, то нежные мотивы этих песен беззаботной любви. Но Черноморье пело и о ее трагедиях.

Ой нс ходи, Грицю, тай на вечорницю,

Бо на вечорници дивки чаривницы.

Котора дивчина чорни очи мае,

То тая дивчина чарувати знае, —

то есть настоящая, истинная чаровница.

Но Грицько не слушает предостережения, ходит по вечерницам", и вот совершается страшное дело. Девица

У недилю рано — зиллячко копала,

А у понедилышк переполоскала,

Прийшов вивторок — зилля заварила,

У середу рано Гриця отруила.

Прийшов четверг — Гриценько вмер,

Прийшла пьятниця — поховали Гриця.

Но не удалось дивчине сохранить тайну своей мести.

А в субботу рано мати дочку била:

— Ой, нащо ты, доню, Гриця отруила?

— Ой мати, мати, жаль вваги немае[24],

Нехай же Гриценько нас двох не кохае,

Ой нехай не буде ни тий, ни мени,

Нехай достанеться та сирий земли.

Оце тоби, Грицю, такая расплата,

С четырех дощок темненькая хата.

Это очень старая песня, времен Гетманщины, составленная самой преступницей, которая славилась поэтическим даром. Она была приговорена к смерти, но гетман ее помиловал, мотивируя это тем, что она имеет чудный дар песнопения, а убийство совершила «од великия жали», то есть как бы под давлением неодолимого жгучего чувства, под влиянием аффекта, как сказали бы теперь. Все Черномордо распевало эту песню, которой протяжный мотив превосходно передает все оттенки грустной любви, нежного сожаления и жгучей злобы оскорбленного чувства.

Это песнь древняя, привезенная казаками с отдаленной родины. Есть и более любопытные образчики связи Черноморья с днепровской украйной. Мне пришлось от брата слышать сатирическую песню о приключениях другого Грицька:

Був Грицко мудрый родом с Коломыи,

Та учився добре на филоэофии.

Пьятнадцать лит Псалтирь мсмрив,

А на шестнадцатый выучив увись.

Эта песня явно галицкая, так как нигде нет другой Коломыи, кроме Галиции. Сатира рассказывает, как Грицько, совсем одуревши от своей науки, громко декламировал по-латыни и перепугал этим свиней, которые разбежались. Старый отец освирепел:

Бачивши батько Грицькову причину —

Чсрк его зараз за чесгну чуприну;

«Оце тоби по латыни,

Щоб не ганяв чужи свини».

Но в Черноморье были не только старые песни. Создавались и новые, как «Ганзя». Ее сочинил бывший атаман войска генерал Кухаренко, как мне передавала его родная дочь, Анна Яковлевна Лыкова. Эта очень популярная песнь восхваляет красоты некоей Ганзи:

Ганзя рыбка, Ганзя птичка,

Ганзя цаца, молодичка,

Ганзя розовый квиточск,

Брови тонки, як шнурочек.

Я, впрочем, слишком заговорился о малорусской песне. Возвращаюсь к Ейску.

Расчеты Рендовского на то, чтобы отшлифовать своих питомцев по общерусскому фасону, до известной степени оправдались, но нужно сказать, что гимназисты из казаков все-таки остались верны своему родному языку. Отец довольно хорошо сошелся с Рендов-ским, которого русификаторские тенденции вполне одобрял. Из других же учителей мы познакомились еще с инспектором Ананием Даниловичем Пузыревским, который преподавал также историю. В то время, вероятно стараниями Рендовского, и в войсковой гимназии стало являться все больше учителей новой школы, которые старались заинтересовывать учеников, объяснять им смысл исторических событий и т. д. Но Ананий Данилович, хороший человек и умный инспектор, принадлежал к отживающим старым типам учи телей. От учеников он больше всего требовал знания хронологии и сам славился как живой справочник всех годов каких бы то ни было исторических событий. Спроси его любой год — он сейчас скажет. Но гимназисты, проникавшиеся уже новым духом преподавания, относились к этакой учености уже насмешливо и обращались со справками к Ананию Даниловичу только в шутку. С другими учителями у нас не завязалось знакомств, потому что нам пришлось уезжать из Ейска.

Володю оставили в гимназий пансионером. В то время пансионеры платили за все содержание, костюм и учение всего сто двадцать рублей. Времена были дешевые. Митя Рудковский тоже отдан был в пансион, потому что Рудковские, по странной случайности, тоже переезжали туда же, куда и мы, — в Темрюк.

Отец, как я выше упомянул, был назначен исправляющим должность главного доктора в Темрюкский военный госпиталь. Рудковский же, служивший в таможне, был переведен на такое же таможенное место. Но ехали мы отдельно; я нс знаю, кто двинулся в путь раньше.