Тени сгущаются

Пыльный мир содрогнулся в ответ, словно он вдохнул в него жизнь, легким толчком запустил ход времени. Хлопья сажи, или пепла, или чего-то еще, висевшие в воздухе, как пылинки в солнечном луче, заструились вниз, припорошили, будто снегом, его волосы, щеки, одежду.

Боль. Боль повсюду.

Но он жив.

Это невероятно, но он жив.

Болит все тело. Не только рана в груди, но и мускулы, и кости, словно он пролежал тут много дней и недель. С каждым вдохом в легкие впиваются мириады острых шипов. Он должен лежать замертво. А вместо этого он собрался с силами и сел.

На миг перед глазами все поплыло, но, к счастью, боль в груди не усилилась. Она тяжело давила, пульсировала в такт сердцу. Он огляделся и увидел, что сидит в саду, обнесенном стеной. Во всяком случае, когда-то это был сад: растения давно увяли, казалось, что сухие стебли и лозы от малейшего прикосновения рассыплются в прах.

Где же он?

Холланд порылся в памяти, но последним, что он видел, было лицо Келла, полное мрачной решимости. Он боролся против водяных оков, которыми опутал его Холланд, потом прищурился, и тотчас же – боль, железный штырь рвет кожу и плоть, крушит ребра и пронзает шрам на груди. Невыносимая боль, потом бессилие, а потом ничто.

Но та битва была в другом Лондоне. А здесь нет ничего похожего – ни запаха цветов, ни пульсирующей во всем магии. И это не его родной Лондон: тот же дух запустения, те же бесцветные краски, но нет жгучего холода, не пахнет пеплом и металлом.

Холланд смутно припомнил, как лежал в Каменном лесу, не слыша ничего, кроме своего медленно гаснущего пульса. А потом – падение в пропасть. Тьма, которую он принял за смерть. Но смерть отвергла его и перенесла сюда.

Это может быть только одно место.

Черный Лондон.

Кровь перестала течь, и пальцы рассеянно, машинально потянулись – нет, не к ране, а к серебряной фибуле, кружку, служившему застежкой на плаще. Знак покорности Данам. Но фибулы не было, как и самого плаща. Рубашка была разорвана, а кожа, на которой когда-то серебрилась печать Атоса, превратилась в кровавое месиво. И только сейчас, когда пальцы застыли над открытой раной, Холланд осознал перемену. До этой минуты ее заслоняли ужас, боль, непривычное окружение. Но сейчас она пробилась сквозь кожу, заструилась по жилам – легкость, которой он не помнил уже много лет.

Свобода.

Заклятие Атоса разбито, осколки развеяны по ветру. Но как? Магия была привязана не к коже, а к душе – Холланд это знал, он много раз пытался срезать печать. Снять ее мог лишь тот, кто наложил.

А это означало, что…

Атос Дан мертв.

Эта мысль пронзила Холланда, как молния. Он вскрикнул и впился пальцами в иссушенную почву. Но она уже не была иссушенной. Во все стороны тянулась унылая белизна зимнего пейзажа, но возле Холланда, там, где впиталась в землю его кровь, распустилась пышная зелень.

Позади него на траве лежал черный камень – витари. Холланд встрепенулся, но быстро понял, что камень пуст.

Он ощупал себя, ища оружие. Обычно оно ему не было нужно, он предпочитал использовать свой магический дар, а не грубый клинок. Но сейчас голова шла кругом, даже сидеть было трудно, и поэтому он сомневался, хватит ли сил призвать на помощь магию. Изогнутый клинок остался в другом Лондоне, но на лодыжке обнаружился кинжал. Холланд оперся острием клинка о сухую землю и с трудом поднялся сначала на колени, потом на ноги.

Поднявшись, он огляделся – но сначала пришлось одолеть приступ головокружения и боли – и понял, что свежая зелень появилась не только там, где его тело оставило отпечаток на земле. Она убегала вперед, прокладывая узкую тропинку. Травяная ниточка на иссушенной земле ныряла под сводчатый проем в дальней стене, окружавшей сад.

Холланд, спотыкаясь, побрел.

В груди жгло, как огнем, все тело болело, в жилах не хватало крови, но сломанные ребра начали срастаться, мускулы справлялись, и вскоре к Холланду вернулось подобие прежней гордой походки.

Долгие годы под жестокой властью Атоса Дана научили его молча переносить боль. Стиснув зубы, он шагал вдоль полосы живой растительности. Она вывела его из сада, потом на дорогу.

У Холланда перехватило дыхание, и боль с новой силой пронзила плечо. Перед ним раскинулся город – все тот же Лондон, хорошо знакомый, и в то же время другой. Стройные, невероятные дома, высеченные из стеклянного камня, тянулись к небу, будто струйки дыма. В них отражались тусклые отблески сгустившихся сумерек, и другого света не было. Не горели фонари на улицах, камины в домах. Зрение у Холланда было острое, и его волновала не подступающая ночь, а то, что она означала. Либо здесь не осталось никого, кому нужен свет, либо те, кто остался, предпочитают тьму.

Все считали, что Черный Лондон поглотил сам себя, исчез, как огонь, лишенный топлива и воздуха. Это казалось правдой, но Холланд всегда знал, что догадки возникают там, где не хватает фактов. А полоска зеленой травы наводила на раздумья: этот мир воистину мертв или только ждет своего часа?

Людей можно убить, но магию не уничтожить.

Она вечна.