Тени Шаттенбурга

– Что с ним?! – Микаэль опустился на колени рядом со странником. Чуть поодаль Марек и Ульрика стаскивали с Николаса разорванную, забрызганную кровью кольчугу. – Чем помочь?!

Перегрин молча помотал головой. Одна его ладонь легла на бледный лоб юноши, другая – на грудь, прямо против сердца. Он чувствовал, как из Кристиана утекает жизнь: сосуд прохудился, и вода хлещет сквозь трещины. Все тише биение сердца, все реже дыхание, и сознание погружается во тьму – в беспросветный мрак забвения, откуда уже не будет возврата. Еще немного – и конец!

Перегрин скрипнул зубами. Ну уж нет! Нужно лишь зачерпнуть той силы, что в изобилии струится вокруг, срастить трещины, вновь наполнить сосуд… Нет, нельзя! Сила здесь, в самом сердце мрачных пещер, текла какая-то… неправильная. Там, на поверхности, он ощущал биение жизни в деревьях и травах, в людях и животных, ощущал силу мельчайших созданий, что живут в воздухе, воде и почве, как могучую полноводную реку. Здесь же она приобрела вид гнилого болота, над которым дрожат мерцающие бледным гнилушечьим светом отвратные миазмы. Эльген гарск хенго! Что же сотворили безумные люди, чтобы это место напиталось столь чудовищной злобой?!

К счастью, есть и другой путь.

Мельчайшие струйки жизни, забираемые у обитателей сумрачного подземного мирка, тонкими ручейками потекли к Перегрину. Эти слабые токи виделись ему темными и мутными, вызывали явственное ощущение скверны, но, проходя сквозь странника, быстро светлели – так светлеют сложные растворы, из которых алхимики тщательно отобранными солями и добавками осаждают ненужные примеси…

Минута шла за минутой. На мгновение показалось: все бесполезно – сила словно утекала в сухой песок; но, прежде чем он отчаялся, стало ясно, что кризис миновал. С хрипом Кристиан выгнулся на своем моховом ложе, пальцы сжались, вырывая клочья мерцающих лишайников. И тут же он задышал глубоко и ровно.

Первое, что увидел Перегрин, открыв глаза, – это лицо Микаэля. Закусив губу, воин смотрел на юношу, к щекам которого начал вновь приливать румянец.

– Будет жить, – сказал странник. – Слышишь? С ним все хорошо, он уже просто спит. Теперь давай к Николасу – нужно остановить кровь.

Немного времени спустя, когда стало ясно, что жизнь министериала тоже вне опасности, Перегрин повернулся к Микаэлю:

– Думаю, у нас в запасе не так уж много времени. Надо уложить их подальше, в самом укромном углу. И если мы не справимся…

– Живыми они к Воргу не попадут, – ровным голосом сказал нюрнбержец. – Об этом я позабочусь.

Глаза странника сузились, но больше он к своим словам ничего добавить не успел.

– Девчонка… Девчонка-то где?

Голос Марека прокатился по пещере словно тревожный колокол: все разом повернулись к растерянно озирающемуся Клыкачу. Тот произнес слова, успевшие прийти в голову каждому, но высказать их вслух первым не решился даже прожженный циник Девенпорт.

Перехватив взгляд Микаэля, Перегрин уловил в глазах воина вспышку пламени – боль и гнев, скованные узами воли и дисциплины.

– Мы не знаем наверняка, что опоздали, – произнес он, стараясь говорить уверенно. – Не знаем, держат ли «агнцев» рядом с Источником или приводят к нему лишь перед самым ритуалом. Мы ведь пробрались сюда тайным проходом, не через те туннели, которыми ходят верные.

– Тогда нужно…

Микаэль осекся и помрачнел. Что он хотел предложить, подстегиваемый праведной яростью? Немедля подняться обратно на поверхность – уже через обжитые галереи, безжалостно убивая их нечистых обитателей? Ударить сектантам в спину, пробиться через измененных людей и чудовищ, отыскать по пути девочку, отзывающуюся на имя Альма… Нет, не вовремя это, не сейчас.

– Когда покончим с Источником, ничто уже не помешает нам искать, – мягко, но убедительно сказал Перегрин.

– Ну так сделай это, чужак, – проворчал нюрнбержец глухим, звенящим от угрозы голосом. – Ты сказал, будто знаешь как. Есть у тебя способ, чтобы завалить эту адову яму?

– Есть, – солгал странник. – Но мне потребуется время.

– Сколько?

– Точно сказать не могу. Я должен… осмотреться.

Их недоверие отозвалось в его теле болезненным зудом – вблизи Провала эмоции людей искажались и усиливались; для обостренных чувств Перегрина они казались чудовищной какофонией оглушительно громких звуков и вибраций. Он ощущал себя словно музыкант, оказавшийся на колокольне собора во время набата.

– Просто дайте мне время, и я справлюсь.