Тени сна (сборник)

Татьяна шепотом, боясь потревожить дочку, но приподнято, с воодушевлением, рассказала мне о сегодняшнем посещении Центра по делам беженцев. Гастроном по моей подсказке они нашли быстро, но, естественно, ничего из овощей приобрести не смогли. Купили все на стихийном рынке перед гастрономом, включая и постное масло. И тут на столбе увидели объявление Центра по делам беженцев с подробным указанием как к нему добраться. Они решили не откладывать дела в долгий ящик и сразу же направились туда. Добрались до Центра быстро, да и очереди там, на удивление, не было. А задержались из-за того, что пришлось проходить какие-то сложные медицинские тесты (я как-то слабо удивился — а это-то зачем? — но вслух не спросил). Именно на основании этих тестов им выдали сухой паек и пластиковые карточки на трудоустройство. Причем Татьяне почему-то карточку высшего класса, а Елене — третьего. И завтра им с утра нужно было снова идти в Центр, чтобы устраиваться на работу.

Татьяна достала из кармашка карточку и дала мне. Я тупо уставился на красный пластиковый квадрат с золочеными буквами: высший класс, фамилия, имя, отчество, возраст — а далее какая-то тарабарщина из непонятных символов, представляющих собой нечто среднее между греческими буквами и китайскими иероглифами.

Видимо заметив мое состояние, Татьяна быстро убрала со стола и, пожелав спокойной ночи, ушла в комнату.

А я, посидев еще немного, с трудом согнал с себя осоловелость и принялся надувать матрас.

* * *

Нет, не снилась мне в эту ночь Волшебная Страна. Не спал я. Не мог. Желудок, раскисший от «кефирной диеты», не принял высококачественное разнообразие «сухого пайка» Татьяны, и я, стиснув зубы от дикой боли, чтобы даже не пикнуть, почти всю ночь промучился на унитазе. В редкие минуты просветления, когда боль чуть затихала, в моей голове начинал навязчиво прокручиваться эпизод из «Крестового похода детей» Курта Воннегута. Почти тоже самое, что и со мной, случилось с пленными американскими солдатами во время Второй мировой войны. Неделю немцы везли их в крытом вагоне без пищи — а в лагере, куда американцев в конце концов доставили, их ждали английские летчики, по доброте душевной и с помощью Красного Креста накрывшие стол… И ни у меня, ни у американцев никаких лекарств не было. Но они могли хотя бы орать, а я даже воду из бачка старался спускать осторожно. Будь оно проклято мое воспитание!

Утро я встретил в сумеречном состоянии зомби. Серо-желтое лицо, застывший взгляд, полное отупение. Желудок, наконец, успокоился, но спать я себе позволить уже не мог — через час мои гости должны были проснуться и идти в Центр по делам беженцев устраиваться на работу. Представив лицо Елены, когда она появится на кухне и увидит на полу измученного поносом храпящего писателя, я спустил матрас, скатал его и умылся холодной водой.

Ледяная вода на некоторое время прочистила мозги, и я смог не только увидеть себя в зеркале, но и воспринять увиденное. Не помню, кто из мастеров кисти писал картину «Положение Христа во гроб», но натурщика он выбрал плохого. С меня надо было писать!

Я сел за стол и заставил себя перечитать концовку рукописи. Сваренные вкрутую второй бессонной ночью мозги слабо затрепыхались, в них со скрежетом сдвинулись шестеренки, и я, впав в привычный писательский транс, увидел, что случилось в Волшебной Стране дальше.

— Пиши, — грозно сказал Лет, бросил перед Жилбылом пачку листов и водрузил на стол чернильницу.

Из добродушного, стеснительного хранителя рукописи Лет превратился в сурового надсмотрщика. И хотя внешне он почти не изменился, лишь глаза из янтарно-желтых стали кроваво-красными, но степенная размеренная походка, повелительный тон сухой речи и равнодушный уничижительный взгляд, приобретенные им при слиянии двух частей Волшебной Страны, преобразовали Лета в совершенно другое существо. Теперь он не заглядывал через плечо Жилбыла, стараясь подсмотреть, что тот пишет. Появились у Лета новые обязанности. Тюремщика. Неторопливо, со знанием дела, он плел крепкую сеть паутины между колоннами беседки.

Жилбыл обмакнул в чернила перо и замер в нерешительности над чистым листом бумаги. Что писать он не знал. Склеенная лишь бы как Линза уродливо, с безобразным искажением, показывала сразу несколько уголков Волшебной Страны.

Где-то на болотах Темной половины трое вурдалаков пекли над костром нанизанную на вертел тушу топотуна. Старший из них, седой и плешивый, с обрюзгшим свиным рылом, угрюмо вращал вертел, а двое других, помоложе, но ничуть не краше, сидели по обе стороны от костра и, вперившись в тушу голодными глазами, пускали слюни.

Один из них монотонно бубнил:

— Гляди, не пережарь… Чтоб с кровью было…

Другой молчал, но его руки то и дело непроизвольно тянулись к туше. Старый вурдалак был начеку — бесстрастно, однако отнюдь не скупясь, он охаживал молодого дубиной по спине. Тот екал и отдергивал руки.

С каждым поворотом туши все повторялось.

— Чтоб с кровью…

— Е-ок!

Шипение на углях слюны, вылетевшей от удара изо рта нетерпеливого вурдалака, скрип вертела по деревянным рогулькам.