Тени старой квартиры

«Значит, и тут есть, надо только его поискать», – говорит себе Лиля, втянув носом готовые излиться сопли. Шарит руками по засыпанному осколками острых кирпичей полу. Но нащупывает только стенку и большой деревянный ящик. От движения в темноте на четвереньках закружилась голова, Лилю затошнило, и если было бы чем – вырвало бы. Захотелось плакать и спать. Но больше спать. Лиля залезает на ящик и свертывается калачиком, обхватив себя руками. И сразу летит, летит куда-то вниз, как Алиса в Стране чудес. Очнулась она от холода, но стоило открыть глаза, как Лиля понимает, что не холод самое страшное, а жажда: во рту ужасно сухо. Так сухо, что даже нечем сглотнуть. Пососала было влажную от снега варежку, но от грязной шерсти становится только хуже. И Лиля совсем уж было готова разнюниться, но тут…

– Эй, есть кто-нибудь? – слышит она звонкий мужской голос. Раздается треск, и сверху, метрах в двух от нее, возникает луч света. Кто-то пытается разобрать завал.

Лиля хочет крикнуть, но вместо крика из пересохшего горла вырывается какой-то стон.

– Погодь. Сейчас дверь отодвину, – наверху опять слышен шорох и треск, и луч расширяется, превратившись в столб света. Лиле он кажется ярким, солнечным, а на самом деле зимний день уже убывает, становясь серым и сумрачным. Она подбегает, прихрамывая, туда, под этот свет, и видит своего спасителя – молодого парня в ушанке и лохматом полушубке. У него такое довоенное лицо, доброе, широкое, с ямочками на щеках. У кого сейчас остались ямочки на щеках?

– Давай руку, вытащу тебя, – подмигивает он ей. И протягивает крепкую ладонь.

Маша

Они сидели в квартире, где в соседних комнатах уже вовсю кипел ремонт, гремел раздающий приказы голос Эдика. Маша заметила, что каждый раз, услышав его, Ксения будто выпрямлялась на своем стуле. Рушились перегородки, возведенные обитателями в 30-х, 50-х годах, бился старый кафель – наследие убогого коммунального прошлого, вставлялись новые окна… Эдик носился по квартире, как рабочая пчела, подгоняя свою бригаду, и дело действительно продвигалось крайне быстро. Но тут, в дальней комнате, где они устроили себе «штаб-квартиру», было относительно тихо – тяжелая старая дверь скрадывала звуки. А их кружок, состоящий из самой Маши, Игоря и Ксении, напоминал сходки первых подпольщиков из интеллигенции: круглый стол, множество бумаг, чай. Игорь искал самые неожиданные семейные связи – бегал из Центрального архива в архив Ленобласти, делал копии, сопоставлял старые фотографии. Маша расчерчивала вечные свои таблицы со стрелочками. Ксения большей частью слушала…

– Я не верю, что она на них донесла, – твердо сказала Маша. – Понимаете, из всего того, что рассказала нам об этой старушке Тамара Зазовна, из того, что узнали мы сами… Она потеряла на войне мужа, дочь, внучку. Пережила в городе всю блокаду…

– Страданиями душа да возвысится? – улыбнулся Игорь, снял, протер салфеткой очки.

– Если хочешь, – кивнула Маша. – Ты выяснил, что ее мужа до войны направляли в Германию в командировку.

– Да! В очень любопытную, замечу. Вы же знаете о пакте Молотова – Риббентропа?

Маша с Ксенией кивнули. Ксения – не очень уверенно.

– Конечно. Чего вы, девушки, не знаете, так это того, что по хозяйственной, так сказать, части соглашения в Германию выехали специалисты: изучать технические достижения немецкой авиации. Достижения нашу сторону, похоже, впечатлили, и потому было решено закупить партию самолетов на заводах Юнкерс, Мессершмит и Хеншель. Заказ был крупным, и контролировать его отправилась целая делегация: и директора наших заводов, и специалисты там разные по двигателям, и летчики. Муж Ксении Лазаревны был как раз из них. Братание и обмен опытом происходили сначала в Германии, а потом и у нас. Это был март 1940 года.

– Понятно, почему он сразу же отправился на войну. Летать его уже не взяли – по возрасту. Пошел в ополчение. Хотел, наверное, искупить кровью факт братания… – Ксения придвинула к себе увеличенную фотографию: красивое волевое лицо, летная форма. По тогдашним меркам – уже совсем немолодой человек, лет пятидесяти.

– Вот тебе еще доказательство, – пожала плечами Маша, мельком взглянув на фото. – Не стала бы Ксения Лазаревна, сама изрядно натерпевшаяся от высоких политических игр, выдавать немца Коняева.

– И дезертира не стала бы? – прищурился Игорь.

– И дезертира. Не судите, и не судимы будете, – кивнула Маша. – Это же касается голубой связи между Бенидзе и его другом-танцовщиком…

– А может, она была женщина высоких моральных правил? – улыбнулась Ксюша.

– Она была открыта новым знаниям, обожала читать. Не тип это закостеневшей в морализаторстве старушенции, – покачала головой Маша. – Кроме того, ее молодость пришлась на десятые годы прошлого века – а они, кроме заката эпохи модерна, характеризовались вполне свободными нравами.