Тени утренней росы

Он кивнул. Опустил руку с полотенцем, и я увидела в его глазах такую муку, что у меня перехватило дыхание. Знакомые ясные глаза превратились в черные дыры.

– Тебе нужно в постель. Вставай, я тебе помогу.

Приподнимаясь, он цеплялся дрожащими руками за борт ванной, за раковину, за меня. Все его тело одеревенело, кожа приобрела мертвенный оттенок. Да что с ним такое? Неужели простая мигрень?

Потихоньку, по стеночке мы добрались до спальни. Я уложила его прямо в джинсах, накрыла до подбородка одеялом.

Он дрожал. Я слышала, как постукивают зубы.

– Подожди минутку, ладно? – Я поцеловала его ледяные губы. – Сейчас я принесу тебе чай и таблетку.

Он закрыл глаза и отвернулся к стене.

Когда я вернулась, он уже обливался потом. Ну и ну! Я помогла ему приподняться, поднесла ко рту чашку теплого зеленого чая и таблетку пенталгина. Все это он безропотно проглотил, и я примостилась на краю кровати, лаская и баюкая его, как маленького ребенка, в ожидании момента, когда наступит облегчение.

Облегчение наступило, но не в полной мере. Нейл уже мог шевелиться, говорить, однако по виду его было ясно, что все это дается ему с большим трудом. Я лежала с ним рядом, прижимаясь к его горячему телу, и с горечью сознавала, что вот в такую, да и вообще в любую трудную минуту, от меня нет никакого толку. Вот Ритка – та всегда знала, что делать. Позвонить, сбегать, разыскать, немедленно применить. Заболеть в ее доме значило оказаться пленником, как минимум, на неделю. Да, конечно, уже на второй день ее неустанные заботы начинали жутко доставать, но ведь польза-то была! А я за всю свою жизнь научилась только вытаскивать занозы, заклеивать пластырем царапины и глотать пенталгин.

Мне удалось ненадолго задремать. Нейлу, кажется, тоже. Но вскоре кошмар повторился. Лихорадочно горящие ввалившиеся глаза, мокрое полотенце на лбу…

– Принести еще чаю? Или таблетку? – Я готова была рыдать от отчаяния. – Чем тебе помочь, Нейл?

– Вызови такси, – сказал он хриплым шепотом. – Мне нужно домой.

– Так серьезно?

Он молча кивнул. Мертвенная бледность, испарина, озноб…

– Нейл, – спросила я очень тихо, – ты принимаешь наркотики?

Он покачал головой.

– У тебя диабет?

Опять не то. Ладно, по крайней мере кома ему не грозит.

– А что? Что с тобой? Мне нужно знать.

– Зачем?

– Чтобы помочь тебе.

– Помочь мне может только укол.

– Но послушай! – воскликнула я, нервно хватаясь за трубку телефона. – Если тебе время от времени требуются какие-то уколы, почему ты не носишь с собой все необходимое?

– Я ношу с собой, – ответил он, немного помолчав. – То, что обычно помогает. Но сейчас… сейчас нужно кое-что другое.

Раз за разом я набирала ненавистный номер, но все без толку. Что-то со связью. Или они отключили телефон. Или у них сегодня выходной. Или номер изменился. В общем, дозвониться категорически не удавалось.

– Какого черта? Мы теряем время. Ни один таксист не поедет ночью из Аделе в Хора-Сфакион. – Кружа по комнате, я торопливо одевалась. – Вставай, Нейл. Я отвезу тебя. Ты сможешь дойти до машины?

– Ты? Элена, но…

Я поймала на себе его испытующий, недоверчивый взгляд и в ярости топнула ногой.

– Что «но»? Что «но»?

– Дорога.

– Да пошел ты! Вставай! Нет, лежи… Я выведу машину из гаража и приду за тобой. Что нужно взять? Воду?.. Подушку?.. Полотенце?.. Скажи заранее, что может случиться, чтобы я знала, что делать.

И вот моя красотка «пиканто» мчится на всех парах по дороге на Спили, рассекая огнями дивную критскую ночь. Мне страшно. Мне страшно так, что я не в состоянии думать. То есть вообще ни о чем. Я просто поворачиваю руль, переключаю передачи, смотрю прямо перед собой и изредка – в зеркало заднего вида. От Рефимно до Армени – десять километров… от Армени до Агиос-Василиос – еще десять…

Лежащий на заднем сиденье Нейл с каждой минутой становится все призрачнее, все слабее и наконец проваливается в тяжкое забытье, предваряющее, как мне кажется, окончательный исход души из тела.

Незаметно для себя я начинаю шептать:

– Господи Вседержитель… Боже бесплотных сил и всякой плоти… в вышних живущий и смиренных милующий…

Этот тонкий, дрожащий голос мне больше не принадлежит. Я не узнаю его. Я не считаю его своим.

– Сам, Бессмертный Царь… прими ныне от нас, на множество Твоих щедрот дерзающих… моления наши, от скверных уст Тебе приносимые…

Слабое шевеление позади меня свидетельствует о том, что он еще жив. Должен быть жив. Как же иначе? Человек, находящийся при смерти, ведет себя несколько иначе. Соблюдает постельный режим, следует рекомендациям лечащего врача, регулярно проходит обследования в стационаре. Этот же парень смакует каждый прожитый день, пьет из чаши большими глотками.

– …и прости нам прегрешения наши, делом, и словом, и мыслию, ведением или неведением согрешенные нами… и очисти нас от всякой скверны плоти и духа…