Тени утренней росы

– Командующий турецким войском Мустафа-бей осаждал крепость семь дней. Семь дней и семь ночей армия повстанцев под предводительством Хаджимихалиса Дальяниса отражала натиск врага. Это была самая жестокая и кровопролитная битва за всю историю греко-турецкой войны. Дальянис и все его триста пятьдесят воинов пали в бою. За это время местные жители успели подтянуть резервные отряды со всей провинции и окружили обескровленную армию Мустафы-бея. Уцелевшие турки начали в спешном порядке отступать на северо-восток, но их перебили засевшие в горах партизаны. Памятник Дальянису мы с тобой видели на площади перед северной стеной.

Выбравшись на берег, мы долго сидели на теплом песке, в молчании созерцая зубчатые стены Кастель-Франко. Кровавая твердыня. Крепость, полная воспоминаний.

Сейчас Нейл выглядит зрелым мужчиной, а не мальчишкой, каким я привыкла его считать. Ничего от беззаботного хиппи с банданой на голове и пачкой рисунков под мышкой. Свидетелем подобных метаморфоз я становилась и раньше, но всякий раз терялась, когда этот непостижимый парень вдруг начинал казаться то старше, то моложе своих лет.

Своих лет? Позвольте, каких таких СВОИХ лет? Можно подумать, я знаю, сколько ему лет. На все мои вопросы он неизменно отвечал: «Это неважно, Элена».

– Каждый год, в один из последних десяти дней мая, здесь появляется призрачное войско, войско Хаджимихалиса Дальяниса. Они появляются перед самым рассветом – одетые в черное, вооруженные всадники-дросулиты, что означает «тени утренней росы», – и шествуют мимо церкви Агиос-Караламбос прямо к крепости. С первыми лучами солнца войско покидает крепость через Южные ворота и движется в сторону моря, где исчезает, когда день вступает в свои права.

– Призраки?

Я обернулась и посмотрела ему в глаза.

– Их появление подтверждено многочисленными свидетельствами. Черные всадники с оружием, сверкающим в лучах восходящего солнца, выглядят такими реальными, что в 1890 году временный контингент турецкой армии на Крите принял их за живых людей и предпринял атаку, разумеется безрезультатную. Позже, во время Второй мировой войны, немецкие патрули неоднократно открывали огонь по призрачным всадникам.

Я продолжала смотреть на него, не говоря ни слова. Он подпускал меня к чему-то важному, к какой-то мрачной тайне. Не тайне дросулитов, но тайне своей собственной жизни.

– Уже в наше время этот феномен пытались объяснить, сравнивая его с миражами Северной Африки, но такое предположение не выдерживает критики. Каждый год. В одно и то же время, а именно в канун битвы за Кастель-Франко. Что ты об этом думаешь?

Он спрашивает меня. Что я об этом думаю. Глаза его точно такого же цвета, как морская вода, – синие. Они становятся синими только здесь.

– Они появляются, чтобы напомнить о себе. Напомнить всем, друзьям и врагам. Даже не появляются, им нет нужды появляться, ведь они здесь всегда, но видимыми становятся только один раз в год. Они здесь. – Я посмотрела по сторонам. Слабым движением руки указала на горы, на пляж. – Те, кто поклялся защищать эту землю до конца времен.

– То же самое говорят и сами сфакиоты. – Нейл улыбнулся, но только губами. Глаза его по-прежнему излучали печаль. – Ты поняла, Элена. Ты все поняла.

– Нет, не все, – возразила я.

И тут же замолчала. Последние десять дней мая. Те дни, когда он упорно отказывался ночевать у меня.

– Ты видел их? – спросила я напрямик.

Не отвечая, он проводит рукой по моим мокрым после купания волосам. Выражение лица у него при этом такое, будто он жалеет меня. Жалеет бедную девочку, которой предстоит услышать плохие новости.

И тут я осознаю, что не готова услышать их прямо сейчас. Я говорю себе, как Скарлетт О’Хара: «Потом, потом… я подумаю об этом как-нибудь позже».

Чтобы сказать хоть что-то, я напоминаю:

– Ты обещал, что проведешь эту ночь у меня.

– Конечно. Тем более, что мой мотоцикл остался у тебя в гараже.

– Мы еще вернемся сюда?

– Если ты хочешь.

– Я хочу, да. Хочу, чтобы ты рассказал мне все от начала до конца.

Его улыбка сводит меня с ума.

– Расскажу. Быть может, не все, но… Потому что ты молилась за меня. Всю дорогу. Я слышал.

– Не мог ты слышать! К тому же я молилась по-русски.

– Я все понимал.

Ифигения настояла на том, чтобы мы пообедали в ее доме, и все было так здорово, так замечательно, что я почти поверила в то, что худшее позади. Никто не обращался с Нейлом как с больным. Костас даже налил ему полный стакан сухого красного вина, который он опустошил, не моргнув. Я не стала выяснять, кто поведет машину. Почему-то сейчас меня не слишком страшила мысль, что это могу быть я.

Урания поджидала меня и Нейла с горячим ужином. Кажется, сегодня все сговорились кормить нас до отвала. Мой слабый ропот не произвел на нее ни малейшего впечатления. С непреклонным видом она накрыла на стол и уже собиралась уходить, когда я, скорее от безнадежности, нежели из благородных побуждений, предложила ей присоединиться к нам.