Тени в лабиринте

— Можно и уточнить, — криво улыбается Эльяков, — хотя как я понимаю, от меня здесь не зависит, что можно, а чего нельзя.

Пропустив мимо ушей эту реплику, я продолжаю:

— Вы знакомы с Кормилиным Иваном Трофимовичем?

— Было бы странно отрицать столь очевидный факт.

— Где, когда и при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

Эльяков закусывает губу и пожимает плечами. По всему видно — на душе у него кошки скребут.

— Длинная история, — с натугой выдавливает он.

— Расскажите, чего уж там. Человек вы интеллигентный, образованный, а с головой окунулись в круговорот сомнительных делишек, за которые рано или поздно приходится платить дорогой ценой.

— По-моему, платить приходится всегда и за все. А что касается моего знакомства с Кормилиным, то оно произошло несколько лет назад на дне рождения тестя.

— Последний, если не ошибаюсь, директор вашей фабрики?

— Хм… Да, как это ни прискорбно, я зять Артура Артуровича Осипова, муж его горячо любимой дочери.

— Прекратите фиглярствовать и отвечайте на вопросы по существу, — начинаю я горячиться. — Более прискорбно, что вы занялись противозаконной деятельностью. Неужели других перспектив перед собой не видели?

Эльяков ерзает на стуле.

— Вы спрашиваете о перспективах? Ну что ж, извольте. После окончания инженерно-экономического института по распределению я остался в городе. Полагал, что трудности преодолены, препоны позади. Меня поначалу даже не смутила скромная зарплата. Но потом дошло: шансы на рост самые мизерные, да и не хочется постоянно подсчитывать, сколько дней осталось до аванса. Женился на дочке Осипова, женщине весьма избалованной. У нас начались ссоры на почве моей «бездеятельности». Мне и самому к тому времени порядком надоело перебиваться магазинными овощами и обедами в домовой кухне. Опять же квартиру нужно было отремонтировать. В общем, бросил я родной проектный институт и устроился в ателье. А дальше… дальше вы все сами прекрасно знаете.

— Георгий Никодимович, миллионы людей честно трудятся и обходятся зарплатой. Помимо материальных существуют ведь и духовные ценности.

— Извините, гражданин следователь, но вы как с Луны свалились. Или вы не знаете, какие цены на толкучке? И на базаре никогда не бывали? Да, мне глубоко небезразлично, что я ем, пью, где живу, в чем хожу — в нашем однотонном, однофасонном, безразмерном ширпотребе или в импортных вещах. Уверяю вас, есть разница. Будь у меня две жизни, в одной я, может, поэкспериментировал бы, пожил на голую зарплату.

Настроение мое резко портится.

— Ну, а в карты играли из чисто спортивного интереса?

— Вы имеете в виду нашу узкую компанию. Я там приятно проводил время, не более того. Полет на острых ощущениях.

Я преднамеренно не развиваю этой темы, чтобы не дать Эльякову повода насторожиться. Тем более, он и так уже второй раз вперивает свои маленькие въедливые глазки в мерно брякающего клавишами Конюшенко.

— Где вы были в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября?

— По ночам я обычно нахожусь в супружеской постели, если вас развлекают интимные подробности.

— Обычно? Значит, бывают исключения? Постарайтесь все-таки вспомнить.

— С восемнадцатого на девятнадцатое? Какой это был день недели?.. А, припоминаю. Я еще ездил тогда за штапиками для балкона, потом, когда вернулся, где-то около шести родственники из Полтавы приехали. Точно. Весь вечер сидел дома. А что произошло в ту ночь?

Антон Васильевич выразительно поглядывает на меня, я приопускаю веки — проверим, мол, в обязательном порядке.

Эльяков достает из кармана розовый носовой платок, утирает вспотевший лоб. Звук зуммера. Георгия Никодимовича передергивает.

— Голиков слушает… Спасибо, сейчас зайду.

Конюшенко поднимается из своего угла, догадываясь, что завершать допрос предстоит ему.

В кабинете Коваленко находится не один. Напротив него сидит незнакомый мне стройный худощавый мужчина лет тридцати пяти в отлично сшитом темно-сером костюме.

— Знакомьтесь, Александр Яковлевич. Это Павел Александрович, наш коллега из Киева.

— Железнов.

— Майор Голиков, — интонационно подкрашиваю первое слово.

— Речь пойдет о человеке, выдававшем себя за Виктора Юрьевича Ферезяева, — произношение у Железнова четкое, дикторское. — Личность его идентифицирована. Настоящая фамилия — Борохович, имя-отчество — Семен Астафьевич. Уроженец деревни Хролы Верхнеозерского района. Родился в 1922 году в кулацкой семье, в 1940 году осужден на восемь лет за участие в групповом вооруженном ограблении сберкассы. В 1941 году во время бомбежки под Витебском бежал из-под конвоя. Вскоре начал сотрудничать с немецкими оккупационными властями. По картотеке проходил под кличкой «Худой». Зверствовал, участвовал в расстрелах мирных жителей на территории Украины и Белоруссии. Затем его след затерялся. Предполагалось, что он, подобно другим отщепенцам, бежал вместе с отступающими гитлеровскими войсками. До настоящего времени находится в розыске.

— Одну деталь могу дополнить, — говорю я, внутренне потрясенный. — Не исключено, что в настоящий момент Борохович находится в нашем городе.