Тени войны

— Я точно не помню, великие посланцы. — Алкаи наморщил лоб и стал вспоминать. — Дотти… Нет, Дорти, нет, не Дорти… Вспомнил! Его зовут Морри! Мне докладывали. Великий Ахха так и сказал: «Иди, Морри, ты ведешь себя строптиво, но я по своей милости оставляю тебе жизнь раба, хотя вполне мог лишить тебя головы». — Алкаи, договаривая, заметил, что ультрамариновые изображения меркнут: посланцы исчезали, не дослушав.

Морис валялся на холодном и сыром полу в подвале, и мысли его, впервые за столько времени, были далеко от этого города и вообще планеты. Впервые он ощутил себя не существом, пытающимся во что бы то ни стало благополучно выбраться из сложившейся ситуации, а пришельцем, чужаком.

Где-то в глубине души Морис чувствовал зарождающийся протест: «Как и кто уничтожил тысячи людей и наши корабли с десантом? Кто сделал нас такими беззубыми? Ведь уничтожены лучшие силы, лучшие!»

Вспомнился Алекс — Алексис Линдер. Симпатяга, умница и хороший друг; нет его, остался лежать он на этой планете.

Тим — румяный, добрый парень — и его теперь нет. А толстый Порк? «Где они, Лист, ответь! Нечего тебе ответить. И ты не имеешь права пускать слюни.

Слишком много ты потерял. Слишком большой счеу тебя, Морис, к неизвестному врагу, злобному и опасному. И если ты умрешь, то кто предъявит этот счетк оплате?! Ты, ты давал в Школе присягу! Ты присягал на верность нации, всему Сообществу! Помни о долге, помни!»

По ногам его бегали здоровенные насекомые, но Морис уже не обращал на них внимания. Он был полностью во власти своих мыслей.

«Помни о долге, Морис! Помни! Пора прекратить дурацкие фокусы. Вел себя как мальчишка. Полез драться с императором. Хорошо еще, что эти обезьяны на месте башку тебе не открутили. Да, Морис! Опять подвела тебя женщина!» Узник со злостью отшвырнул какое-то особенно зловредное насекомое, которое упорно пыталось забраться ему в рот.

Нахальная животина треснулась в темноте о дальнюю стену и затихла.

Морис вздохнул, и в его голове продолжился парад невеселых мыслей: «Вот незадача! Ну конечно, конечно. Влюбчивый очень. Как хладнокровно ведь действовал, и даже талантливо, до появления этой проклятой бабы. Как бабы — так неудача. Эх, добраться бы до тех, кто здесь с нами так шутит!.. Ну да ладно, сочтемся. Все, Морис, никаких теперь глупостей. Выжить… Главное — выжить!.. Любовь побоку. Пускай Анупа сама выбирается как хочет». После того как эта мысль появилась в мозгу, возле сердца у Мориса что-то неприятно зашевелилось. Из темноты возникли такие добрые, красивые, преданные глаза.

Узник как будто почувствовал прикосновение теплых ласковых рук. А на губах появился вкус поцелуя.

— Нет!!! Нет и нет! — заорал Морис и изо всей силы ударил по полу кулаком.

Во все стороны брызнула липкая и вонючая жидкость от раздавленных насекомых.

— Я сказал, нет… — сквозь зубы процедил Морис уже тише, судорожно сглатывая и пытаясь избавиться от спазмов, сдавивших горло. — Все, я успокоился. И когда я выйду отсюда, я стану другим, а точнее, прежним Морисом Листом. Трезвым и рассудительным, хладнокровным и коварным.

Беспощадным к врагам нации.

Вверху что-то зашуршало, и вместе с посыпавшейся на голову узника трухой в темноту подземелья через открывшуюся крышку люка проник тусклый свет угольного фонаря. В проеме показалось несколько лысых рабских голов.

— Выбирайся, голубчик! Пришел твой час вступить в общество избранных!

Вот тебе дорога к счастью! — ехидно прогнусавил какой-то остряк наверху.

Последние его слова утонули в дружном хохоте. Затем оттуда свесилась веревочная лестница и раза два нетерпеливо дернулась, как бы приглашая Мориса последний раз воспользоваться ее услугами.

Сразу несколько сильных, жилистых рук подхватили его, помогая высвободиться из узкой горловины люка. Морис распрямился и потер грязными кулаками глаза. После кромешной тьмы даже тусклый свет угольного фонаря слепил его.

— Куда идти? — спросил он, щурясь.

— Я покажу. — И рослый раб с фонарем в руке пошел первым.

Было душно, и темная кожа на лысом черепе раба блестела, будто смазанная нефтью. Они шли по узким, извилистым, вырубленным в скалистых породах коридорам. Морис чувствовал, что позади него по пятам идут еще человека четыре. От первого раба жутко разило потом. К этому примешивался еще запах хлорки и жареного мяса. Морис вспомнил, что примерно так же пахли трюмы пиратских кораблей, захваченных флотским патрулем, — сочетание запахов кухни и нужника.

Ну вот, наконец и пришли. Остановившись, проводник потянул за висевшую веревочку, и прямо перед Морисом поднялись плотные деревянные жалюзи.

Повернувшись к нему, конвоир глухо скомандовал:

— Вперед!

Морис вошел. В нос ударил запах, как в коридоре, только во много раз сильнее. За спиной мелодично стукнули дощечки-жалюзи, закрывая выход. При красном свете угольных фонарей, висевших на закопченных стенах, Морис осмотрелся.