Тени войны

Вскрикнув и, как лягушка, дрыгнув ногами, он перепрыгнул через каменное возвышение вроде стола и исчез в полумраке.

«Так-так, теперь точно нужно ожидать пробуждения всеобщего интереса к моей персоне, — подумал Морис. — Нужно подготовиться».

И действительно, вокруг уже стали собираться рабы в белых одеждах. Они образовали плотный полукруг возле строптивого бунтовщика. Подтягивались все новые силы. У некоторых в руках были палки и еще кое-какие тяжелые предметы.

Не перестававший шарить вокруг себя в надежде найти что-нибудь пригодное для обороны, Морис в нише возле своих ног наткнулся на небольшой кожаный мешок.

Он был довольно тяжелым, и внутри его, очевидно, звенело железо. Не сводя глаз с местных обитателей зала, Морис вытряхнул содержимое на каменный пол. Толпа, увидев это, загудела сильнее, наблюдая, как бунтовщик шустро ворует железо, принадлежавшее человеку в фартуке. А Морис выбирал четырехгранные, длиной в ладонь гвозди, отшлифованные до зеркального блеска.

— Теперь вы об меня зубы обломаете, гады! — взвешивая в руке добрую дюжину тяжелых гвоздей, произнес Морис, и уверенная улыбка заиграла на его лице.

Неожиданно рабы расступились, и вперед вышел прямо-таки квадратный человек, очень серьезный с виду. На темно-коричневом блестящем теле его были видны все мышцы до одной. Их грозная масса нервно подергивалась легкими судорогами, как поверхность мутного пруда. Узкие глаза, как щели бронетранспортера, надежно гарантировали быструю смерть. Губы этого монстра, сильно изуродованные в какой-то жестокой схватке, не могли скрыть торчащих по-волчьи клыков. Огромные кисти, висевшие ниже колен, сжимались и разжимались в литые кулаки… Живой танк надвигался, широко развернув грудь.

«Бум-м», — загудела она, словно барабан, когда в нее, под правый сосок по самую шляпку влепился первый гвоздь. «Бум-м, бум-м», — легли в линию еще два. Танк недовольно рыкнул, приостановившись немного, и снова двинулся вперед. Морис размашисто метал гвозди в надвигавшуюся гору. Последние два он мастерски всадил в горло и правый глаз.

Нападавший захрипел и, споткнувшись о низкий борт большого чана, рухнул в него. Его вопль был похож на внезапно оборвавшуюся пожарную сирену.

Жидкость забурлила, и вскоре вся ее поверхность покрылась пеной нежно-розового цвета. Это был тот самый раствор, которым ошпаривали волосы..

— Эй, это ты хотел говорить с императором? — Среди насмерть перепуганных рабов появился войсковой бригадир.

— Я. — Морис сделал шаг вперед.

— Иди за мной! Но учти, если ты соврал и ничего важного император от тебя не услышит, смерть твоя будет страшной, муюм.

Глава 21

Император удобно расположился в белом плетеном кресле, выполненном из длинных эластичных рыбьих ребер. Он был одет по-военному скромно, и только бусы из железа да легкие тапочки, усыпанные жемчугом, украшали его незамысловатый туалет.

Ахха пребывал в хорошем настроении. Возле его ног, на расшитых алыми цветами круглых подушках, полулежала прекрасная Каан — так на местный лад переименовали муюмскую пленницу. Она стала женой императора.

Каан — на мголезском языке означает особый цвет неба, когда Бонакус только-только показывается на горизонте после длинной ночи.

Ахха был счастлив с молодой женой. Своей сухой коричневой ладонью он не отрываясь гладил свою Каан по шелковистым волосам или круглому плечику.

Стоящие подле императора Моххад, Заппа, Сейк и другие приближенные, на коих распространялась милость императора, с завистью который уже день наблюдали за божественным и его молодой женой.

Анупа-Каан спокойно и, казалось, безразлично принимала ласки старика и лениво пожевывала сладости, уставясь в одну точку. Раза два или три за день, в зависимости от количества государственных дел, Ахха вставал со своего кресла, глаза его делались маленькими и блестящими, как у крысы, наткнувшейся на падаль, и он поднимал с подушек и уводил в спальню свое сокровище.

Спустя час или чуть больше они снова появлялись. Подруга императора сонно ложилась на подушки, тщательно взбитые в ее отсутствие, а Ахха, бодрый и помолодевший, заводил любимые разговоры о войне, легко решал суд и споры, много шутил.

Когда стражники ввели Мориса, император сидел в кресле, полуразвалившись, держа в правой руке чашку с зе и о чем-то беседуя с Моххадом. Другая рука Аххи по-хозяйски оглаживала грудь Каан.

Все повернулись на вошедших, в том числе и император. На его неприятно довольном лице появилась кривая улыбка.

— Что я вижу? Наш строптивый Морри пришел просить прощения?!

— Нет, божественный, моя вина так велика, что я не могу и заикаться о прощении! Но я принес тебе больше, чем мои извинения.

— О!.. Да ты говоришь умные вещи! Это воздух старого Тротиума прополоскал тебе мозги или сырые подвалы замка научили уму-разуму? — И Ахха язвительно захихикал.