Тени восторга

— Все в порядке, — торопливо сказал он полицейским. — Я с вами. Пропустите меня.

Его оценивающе оглядели с ног до головы и, видимо, решили рискнуть. Когда толпа отшатнулась, Филипп проскользнул через нее и развернулся к ней лицом.

— Кто это такой, черт подери? — спросили сразу с полдюжины человек. — Еще один пожиратель детей?

— Да тоже за побрякушками пришел, — ответил одинокий голос. — Давай-ка поднажмем, их всего трое. — Тем не менее, трость Филиппа и дубинки полицейских заставили передний ряд засомневаться.

Тем временем над их головами отворилось окно.

— Что вам здесь надо? — спросил старческий голос.

В ответ раздался взрыв смеха и поток ругательств.

— Гоните побрякушки! Выходите к нам! Кто боится негритосов? Кто сматывает удочки? Жид! Жид!

Голос холодно произнес:

— Мерзостные создания, что у нас общего с вами? Вы осквернили себя! Кто вы такие, чтобы поднимать руку на Священного Бога Израиля?

Смех и оскорбления усилились.

— Вы только его послушайте, — сказал тощий голодранец, стоявший неподалеку от Филиппа. — Священный Бог Израиля! Ну, умора!

— Можете уничтожить дом и все, что в нем, — сказал Розенберг, — и вас постигнет огонь, чума и казни египетские. Но драгоценностей, даже если бы они здесь и были, вы не увидите и не коснетесь, ибо они посвящены Господу. Они предназначены для Храма Сиона и грядущего Мессии.

— Так я и есть Мессия, — крикнула какая-то толстуха. — А твой-то мессия не больно поспешает за побрякушками!

В воздухе просвистел камень, и одновременно здоровенный детина протолкался к воротам и спросил:

— Послушай, это ты — Розенберг?

— Я — Неемия Розенберг, — сказал голос.

— Тогда слушай сюда. Мы знаем, что ты заодно с правительством и капиталистами, а денежки свои выколотил из рабочего класса. Так вот тебе нипочем не улизнуть с ними к негритосам. Мы этого не допустим. Мы не хотим тебе навредить, но не дадим чертовым жидам улизнуть с нашими денежками к этим треклятым неграм, ни в коем разе. Отдавай побрякушки, и я прослежу, чтоб они были в целости и сохранности, клянусь. А если нет, то я, черт возьми, сам подожгу этот дом.

Ему ответил рев одобрения, хотя толстуха, показавшаяся Филиппу образцом беспристрастности, достойной сэра Бернарда, сказала: «Ну, у меня нет ничего общего с социалистами», а полицейский одобрительно добавил:

— Заткни пасть, Майк Каммингс.

— Да ни в жисть! — парировал мистер Каммингс. — Народ не может молчать, когда честных людей облапошивают.

Розенберг высунулся из окна.

— Говорю вам, — сказал он, — Господь отомстит за Себя Своим врагам. Утром вы скажете: «Господи, была бы сейчас ночь», а вечером: «Господи, был бы сейчас день», и гнев Его пребудет с вами в вашем тайном убежище…

В стену ударил обломок кирпича и упал к ногам Филиппа, разлетелось оконное стекло на втором этаже. Филипп крепче перехватил трость и увидел, как одного из полицейских оттаскивают в сторону, а вокруг него размахивают палками. Толпа нахлынула, Филиппа прижали к входной двери, и он услышал, как она трещит под напором улюлюкающей и ругающейся массы людей. Кто-то сильно пихнул его в плечо, в щеку уперся большой грязный подбородок, в бок ткнули палкой или локтем. В то же мгновение дверь поддалась, и все они с треском вломились в узкий коридор. Первые ворвавшиеся промчались дальше вверх по лестнице, следующие в спешке не обратили на него никакого внимания, а потом наступила темнота и полный хаос. Наверху он услышал громкий голос, заглушаемый злобными воплями, затем несколько мгновений тишины, и прежний голос прокричал: «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть».[42] А затем начался полный хаос. Одни пытались выбраться из дома, другие рвались наверх, третьи пребывали в нерешительности. С улицы послышались крики «Полиция!», давка вокруг Филиппа ослабла, и он опять увидел рядом с собой одного из давешних полицейских, пытающегося проложить путь наверх. Когда они вместе вошли наконец в комнату наверху, то едва успели помешать буйному мистеру Каммингсу ускользнуть. Констебль крепко держал его, а Филипп, увидев туго натянутую веревку, уходящую в окно, подбежал к оборванному, окровавленному Иезекиилю, перегнувшемуся через подоконник. Еще не успев выглянуть, он знал, что увидит, но лишь когда он помог подтянуть тело повешенного Неемии, нашел время удивиться, почему толпа так быстро уничтожила свою добычу. Но когда они с Иезекиилем развязали шнур и уложили тело на стол, из невнятного бормотания Каммингса он разобрал, что ничего такого они и не думали делать. Евреев надо было припугнуть, чтобы выдали тайник с деньгами или драгоценностями, и веревку — предназначенную для одной из коробок с багажом, стоящих у стены, — использовали именно с этой целью. А Неемия начал сопротивляться, веревка соскочила, и поэтому «помоги мне бог» никто не был удивлен больше него, услышав, что еврей мертв.

— Разве похоже, что я собирался его убить? Да я и мухи не обижу! Это все ошибка…

— Господь дал, — сказал Иезекииль, вставая с колен и глядя на тело, — Господь и взял. Да будет имя Господне благословенно.[43]