Тени «желтого доминиона»

Ашир не сразу сообразил, чтобы пригласить гостью в комнату, взять из ее рук узелок, предложить умыться с дороги. И только беззаботный смех привел его в себя — он бросился к ней со всех ног, потом кинулся на кухню, зажег керосинку, загремел посудой.

За чаем Айгуль передала Аширу приветы от матери, от сестренки Бостан, выложила присланные из дому гостинцы: связку сушеной дыни, маленький бурдючок тошапа — арбузного варенья, талхан — сладкое толокно из жареной пшеничной муки и толченых дынных семечек, приготовленное матерью по особому рецепту, поведала об аульных новостях, о себе. Приехала она в Ашхабад по приглашению Совнаркома на трехдневный семинар руководителей аулсоветов.

Тот день был выходным, и Ашир никуда не собирался. Не спешила уходить и Айгуль, хотя прекрасно понимала, что Ашир непременно заведет разговор, который ей не хотелось, чтобы состоялся сейчас. И когда Ашир посмотрел на нее потемневшими глазами, Айгуль умоляюще проговорила:

— Не надо, Ашир-джан! Молчи! Ох, дура я, дура!.. Зачем пришла? Да не устояла перед Огульгерек-эдже… Так она просила повидать тебя. Сама мать, понимаю…

— Неужели ты могла не прийти?.. Я так счастлив… — Ашир погладил ее рукою свою щеку. Ладонь была теплой и мягкой, у тонкого запястья билась, вздрагивая, синеватая прожилка. — А я бы хотел, чтобы каждая наша встреча была праздником…

— После того вечера я много думала о тебе, над твоими словами… Никто так меня еще не любил, как ты. Но мы, ты сам говорил в прошлый раз, уже в таком возрасте, когда живут умом. К сожалению… Не хочу, понимаешь, не хочу связывать тебя своими детьми. Поперек твоей дороги становиться не хочу. Ну поженимся мы, ну поплывем с тобой к одному берегу… Что потом? Тебя же уволят из органов… Скажут — женился на вдове басмача, предателя… И отца тебе припомнят, и Джемал. Свет белый покажется не мил, и я опостылею тебе, любовь твоя ко мне погаснет…

— Не то говоришь, Айгуль. Ты просто не знаешь меня… У меня есть учитель, Розенфельд, душа человек, друг отца. Так он любит повторять: «В моей жизни на первом плане — работа, мое дело, на втором — жена, семья». Я очень уважаю, люблю этого человека, до сего времени считал, что он прав… А у меня на первом плане стала ты. Не мыслю жизни без тебя, не мыслю, как еще можно так жить…

— Но я не хочу такой жертвы… Что скажут люди? Что мать твоя скажет, Ашир? Ведь туркмены не признают таких браков, скажут, молодой, неженатый, девушку, что ли, не мог найти?

— Людская молва меня не волнует! Главное, чтобы мы понимали друг друга, понимали, что возврата к прошлому быть не может… Я готов на любую работу, в театр пойду или учителем… Могу в колхоз… Один у меня грех — тебя люблю…

— Зато я не смогу простить себе этого…

Ашир обнял Айгуль за плечи, попытался привлечь к себе, но она отстранилась и оттолкнула его от себя — лицо ее было каменное, холодное.

— Не надо, Ашир… Не хочу быть тебе обузой, связывать тебя по рукам и ногам. Ты большего достоин. — Голос ее потеплел. — Не обижайся на меня, Ашир-джан. Со мной счастлив не будешь. Такие, как я, счастья не приносят… — Айгуль поднялась и, подойдя к двери, кинула с порога: — Не ищи, Ашир, со мной встреч…

И она ушла, оставив после себя легкий запах дорожной пыли, домотканой кетени, из которого туркменки шьют себе платья, и душистой мяты, той самой мяты, что растет на берегах горного Алтыяба… Ашир обвел тоскливым взглядом свою большую комнату, и она показалась ему такой опустевшей, неуютной, что стало не по себе.

Во дворе он увидел странное зрелище. Стерлигов, одетый в домашний халат, в тапочках на босу ногу, и его жена, высокая дородная женщина, тоже в халате, гонялись по двору за лохматой белой собачонкой, с визгом увертывавшейся от камней и палок, которые швыряли в нее супруги. Бедная дворняжка, высунув язык, метнулась под широкий топчан, стоявший напротив окон Ашира. Это неказистое деревянное сооружение Таганов сколотил сам, и летом, когда к нему наезжали земляки, они отдыхали, пили на нем чай.

— Что вы делаете? — удивился Таганов. — Чем эта бедняжка провинилась?

— Вы, батенька, молодой. Вам хоть из пушек над ухом стреляй. — Стерлигов, тыча длинной палкой под топчан, норовил попасть в собаку. — Она, стерва, всю ночь не давала спать… лаяла, носилась как угорелая.

— Да оставьте ее, Василий Родионович, — настойчиво попросил Таганов. Стерлигов, присев на корточки, бросал под топчан камни, метя в собаку, прижавшуюся к стенке. Ашир, взяв соседа под мышку, пошутил: — Видите, она перебежала на мою территорию и просит убежища…

— Ее надо к тиграм! — Стерлигов поднялся, отбросил в сторону палку, сказал жене: — Ступай, Маша, позвони в зоопарк, пусть собачий ящик пришлют… Ступай, ступай… Мне с коллегой поговорить надо.

Мария Кирилловна важно прошествовала мимо мужчин, бросила на Таганова загадочный взгляд. Стерлигов, подхватив под руку Ашира, заговорщицки посмотрел по сторонам: