Тени «Желтого доминиона»

Иногда из Ербента или Джебела прилетал самолет, доставлял почту, оперативные сводки, вводившие командование отряда в курс боевых операций, проводившихся в различных районах республики. Судя по всему, басмачи, получив щедрую помощь из-за границы деньгами, оружием, обмундированием, вновь активизировали свою разбойничью деятельность в оазисах. Это чувствовалось в районе Ярмамеда, так как участились стычки с басмаческими группами.

В отряде появились первые тяжелораненые, для которых соорудили просторную мазанку по соседству с юртой Мерген-аги. Теперь за ранеными ухаживали не только Герта и Марина, но и Акча и Набат, ходившая на сносях.

Таганов распорядился отрыть траншеи, чтобы соединить ближайший колодец с лазаретом и командирской землянкой, в которой он жил вместе со Стерлиговым. «И зачем вам это нужно, Таганов?» – посмеивался Стерлигов. «Не помешает», – в тон ему отвечал Таганов и повторял любимую стерлиговскую поговорку: «Береженого бог бережет».

Временами Таганова охватывало смутное чувство тревоги: почему Эшши-хан, всегда дерзкий и агрессивный, теперь избегал встреч с его отрядом? Правда, по кочевьям прошел слух, будто Эшши-хан со своими людьми ушел в район Кизыл-Арвата и собирается активно действовать в округе этой узловой железнодорожной станции. Таганов не верил тому: как хищник сторонится человеческого жилья, так и Эшши-хан должен избегать Кизыл-Арвата, где железнодорожные рабочие уже не раз давали отпор басмаческим бандитам. Неспроста вел себя так курбаши, видать, замыслил какую-то пакость.

Однажды в полночь лагерь проснулся от выстрелов. Таганов прислушался – стреляли из охотничьего хырли, старинного туркменского ружья. Выстрелы раздавались не за постами, выставленными для охраны лагеря на подступах к урочищу, а где-то совсем рядом.

Аждар, умный и чуткий волкодав, так и увязавшийся за Тагановым еще с самого Ильялы, вел себя спокойно, обычно он злобно облаивал басмачей, чуя их издалека. На этот раз он мирно подремывал неподалеку от коновязи, охраняя командирских коней. Только Стерлигов, вскочив с постели, в нижнем белье, сунув сапоги на босу ногу, выбежал из землянки, абсолютно не реагируя на оклики Таганова, и не своим голосом завопил:

– Дежурный! Ко мне!.. Тревога! Отряд – в ружье!

Таганов, видя строившийся отряд, почему-то бросился к землянке Бегматовых и, чуть не столкнувшись с Мариной в дверях, заторопил ее, привел к юрте Мерген-аги. Вскоре появилась с чемоданчиком и Герта.

Из-за войлочных стен раздавались вздохи, стенания, прерываемые изредка душераздирающим криком. Это мучилась Набат, которая не могла разрешиться ребенком. И выстрелы из дедовского ружья были связаны с ней. При родах, чтобы облегчить страдания роженицы и уберечь новорожденного от чар злого духа, носящего страшное имя Ал, туркмены стреляют из ружья.

Марина с Гертой решительно шагнули в юрту и в полутусклом мерцании лампады увидели Набат, подвешенную к верхней части решетчатой стенки юрты; на полу сидела древняя бабка-знахарка, страшная, с непокрытой седой головой; брызгая слюной, она шептала заговор от злого духа. Измученная роженица, уже обессилев, перестала стонать, лишь судорожно вздрагивала от нечеловеческих болей.

– Вы что, ее казнить собрались? – Марина подошла к Набат, развязала на ней веревки. – Ей покой нужен, помочь ей надо.

– Так легче плод выйдет, – знахарка зло сверкнула глазами. – Я сама так рожала. Все туркменки так рожают…

– Потому так много и гибнет. – Марина обшарила юрту глазами – где бы положить роженицу, потерявшую сознание. Вокруг ни кошмы, ни постели, на полу рассыпан барханный песок – на нем обычно туркменки рожают детей.

Герта сбегала в лазарет, принесла несколько простыней, положила полотенце и стала помогать Марине. Знахарка тут же засобиралась, что-то сердито бормоча себе под нос о тяжелых временах, о скором конце мира, о том, дескать, что если мать не умрет, то ребенок непременно пойдет характером в одну из этих рыжеволосых русских. Во дворе она пожаловалась топтавшемуся у дверей Мерген-аге, но тот пожал плечами: мол, все, что связано с родами, – епархия чисто бабья и ему, мужчине, тем более отцу роженицы, непристойно ввязываться в эту историю. Видать, старик кочевник был не против, чтобы роды приняли русские докторши. Кто знает, как обернутся они для дочери… Не погибнет ли она, как ее мать, когда рожала Акчу… А ведь повивальная бабка-знахарка все та же, только тогда годами она была помоложе. Да и как без нее обойдешься – одна на всю округу.

Таганов и Бегматов тоже подошли к юрте Мерген-аги. Дожидаясь исхода родов, беседовали со стариком, стараясь отвлечь его от того, что происходило внутри жилья кочевника. Вскоре появился и Стерлигов, молчаливый, сумрачный, – видимо, понял, что с перепугу напрасно объявил тревогу и поставил себя перед личным составом в неловкое положение. Но Таганов и Бегматов, чтобы не компрометировать командира отряда, объявили тревогу учебной и тут же дали отбой.