Тени «Желтого доминиона»

Таганов вышел из кабинета, рабочий день близился к концу, и ему хотелось пройтись пешком, побыть наедине с собою. Он поймал себя на мысли, что думает о Стерлигове… Вспомнился Новокшонов… Но тот был враг. Обжегшись на молоке, надо ли дуть на воду? Касьянов, хорошо знавший Стерлигова, его родственников, рассказывал как-то о новом работнике.

Стерлигов родился и вырос в семье революционеров-народников. Отца его судили по делу знаменитого в России народовольца Германа Лопатина, приговорили к смертной казни, которая перед самым исполнением была заменена пожизненной каторгой. Глухие сибирские поселения, серые арестантские рубища, холодные казематы, мрачные бараки – вот что увидел в далеком детстве Вася Стерлигов.

И вдруг, как гром среди ясного неба, в колонне ссыльных, вернувшейся из тайги, стража недосчитала одного человека, – им оказался Родион Стерлигов. Об исчезнувшем говорили всякое: медведь задрал, в пропасть угодил, горная река поглотила… Местное жандармское начальство, чтобы не держать ответа перед дотошными чиновниками департамента политической полиции, отписало в столицу: «Утоп ссыльный».

Вскоре маленький Вася с матерью собрались в Петербург, домой, но семье «опасного преступника и смутьяна, взбунтовавшегося супротив самодержца всея Руси», в столице поселиться не позволили; пришлось ехать в Казань, где жили родители Родиона Стерлигова, люди богатые, торговавшие с местными башкирами и татарами, а через них поддерживавшие связь и с влиятельными крымскими ханами, купцами. Правда, дед Федосей, то есть Стерлигов-старший, не очень распространялся о своем «заблудшем сыне, ударившемся в революцию», но местное общество знало о том, осуждало Стерлиговых, хотя и втихомолку: богач умел затыкать рты.

Через год, когда юный Вася смирился с потерей отца, мать неожиданно стала собираться в дорогу, за границу.

И они поехали в Париж, где на вокзале их встретил… отец. Живой и невредимый, только чуть располневший, с усиками и бородкой, совсем не похожий на Родиона, месившего грязь по сибирским трактам.

Из Парижа они отправились в Константинополь, к голубым босфорским водам, где в живописной бухте раскинулся город.

Когда же в России в 1917 году свершилась революция, слетел двуглавый орел, вернуться на родину Родион все же не решился: в ушах у него по-прежнему стоял кандальный звон и чавкающие непролазной грязью таежные дороги, мерещились голубые мундиры жандармов… Но Василия он отпустил. И прежде чем тот собрался в путь, они о чем-то долго говорили, не день и не два…

О чем могли говорить перед дальней дорогой отец и сын?

…Таганов и Стерлигов жили в ведомственном доме, дверь в дверь, и окна их выходили в большой двор, засаженный акациями. Они в одно время выходили из дому и вместе шли на работу, случалось, что и возвращались вдвоем.

Ашир, шагая рядом со Стерлиговым, ловил себя на том, что его почему-то забавляла картинная внешность коллеги, его нарочитая горделивость, размеренная походка, манера разговаривать, не стирая с лица улыбки. Вообще чем-то он напоминал артиста, репетирующего новую роль.

Они шли подле друг друга, точнее, Стерлигов на полкорпуса впереди, высокий, лысоватый. Иногда он, как конь, вскидывал голову, оглядывая синь утреннего неба, изумрудную зелень ашхабадских улиц, и, казалось, каждой своей клеточкой осязал бодрящую свежесть ветерка и тепло первых солнечных лучей. С безмятежной улыбкой он входил в здание управления, открывал дверь кабинета, садился на свое рабочее место и, тяжко вздыхая, нехотя открывал ящик стола. В рабочее время, особенно после обеда, Стерлигов часто поглядывал на часы. Как только стрелки показывали конец трудового дня, торопливо собирал бумаги, опечатывал сейф и, не дожидаясь Таганова, уходил домой. Прежде чем выйти из кабинета, он придирчиво оглядывал себя. Внешне все безукоризненно: белоснежный подворотничок, глянцево выбрит, сапоги вычищены до блеска – глядись, как в зеркало.

Однажды, доставая из кармана завернутую в бумажку бархотку, Стерлигов спросил у Таганова: «Читали Чарлза Диккенса? Советую! Есть у него один герой, как я, умудренный жизнью… Он любил поучать своего юного друга, что блестящую карьеру можно сделать только с начищенными до блеска башмаками. Это так запало в мою память, что я надраиваю свою обувь с самой гимназической поры. Но, как видите, батенька, карьеры еще не сделал… В таком возрасте моя должность – это, как говорится, не Рио-де-Жанейро… Видать, не фортуна!» – И Стерлигов делано засмеялся, поджав большой рот. Он так делал каждый раз, когда злился.

Спустя дня два Таганов вновь завел разговор о задании начальника отдела, и Стерлигов с готовностью изложил план организации чекистского отряда «Свободные туркмены»…