Тени «Желтого доминиона»

Нуры умолк. Разве он мог признаться Айгуль, что его руки обагрены кровью не только одного Мовляма – сколько красных аскеров, дайхан, чабанов погибло от рук бывшего телохранителя Джунаид-хана; а переход границы, бой у заставы, собственноручная подписка, что будет верой и правдой служить германской разведке, а то задание, которое должен исполнить на колодце Коймат, и, наконец, угроза Мадера, что он отыщет Курреева даже на дне морском… Страх тяжелым камнем оттянул низ живота и горячей липкой волной разлился по всему телу. Нуры прижался к Айгуль, спрятал голову на ее груди. Уйти бы из мира сего, сбросить его непосильное бремя… О, если б забыть все – и Джунаид-хана, и Мадера, и Эшши-хана, спрятаться от всего…

Курреев слушал, как ровно дышит Айгуль, как маленькими молоточками стучит ее сердце… Айгуль поймала себя на мысли, что они больше молчат. О чем им говорить? О прошлом? О нем все переговорено, оно кануло в Лету. А настоящее и будущее? Разные их ждали пути, иные дороги… Но что она сказала? Что?! Курреев встрепенулся, напрягся каждым мускулом, с ужасом осмысливая слова жены.

– Днем я отпросилась с работы. Не прошло и часу, прибежал Агали Ханлар. Бумажка ему одна понадобилась. А я тесто месила… Пока отмывала руки, собиралась, Агали Ханлар ждал меня во дворе. Выхожу, вижу: держит в руках какой-то черный комок: «Никак, Айгуль, на станцию ходила?» Отвечаю, нет. Тогда он нагнулся, огляделся вокруг, покачал головой, помолчал… Я и сама увидела – на песке твои следы. Не знаю, что подумал председатель, но, видать, заподозрил меня в бесчестье. К одинокой всякая грязь липнет, как этот вывалявшийся в песке комочек мазута…

– Перестань ты языком молоть, – вскипел Нуры, вспомнив, как ночью, спрыгивая с поезда, вляпался в мазутную жижу. – Хватит распинаться! Что еще сказал твой председатель?

– Он сказал, – Айгуль, подавив подступивший ком обиды, с усилием продолжила, – что надо глядеть в оба, мол, рядом граница, враг не дремлет… И еше сказал, что в Ербенте появился Эшши… А мазутный комочек Агали Ханлар завернул в бумажку, положил в карман…

– И зачем он ему? – осевшим голосом спросил Нуры.

– На заставу, должно быть, понес. Успокойся, Нуры, – она, забыв о своей обиде, нежно погладила его грудь горячей мягкой ладонью, – спи, милый…

– Подожди, я сейчас. – Курреев вытащил руку из-под ее головы, встал, еле сдерживая дрожь во всем теле, стал одеваться.

– Ты куда, Нуры? – встревожилась Айгуль.

– Погоди! – Курреев выскользнул за дверь. Той же ночью с помощью Мурди Чепе он раздобыл обещанных баем коней, продукты и засветло выбрался за Конгур, на дорогу, ведущую к Черным пескам.

Опять та же бесконечная дорога, припорошенная едкой солончаковой пылью, похожая на длинный саван из серой миткалевой бязи, те же песчаные смерчи, свивающиеся гигантскими жгутами перед мокрой конской мордой, те же стонущие кусты саксаула.

Мчался Курреев, не разбирая дороги, яростно хлестал коня, от колодца к колодцу, от урочища к урочищу, объезжая незнакомые кочевья, боясь, как огня, встреч с караванами, с чабанами, выпасающими неведомо чьи отары. Хорошо, если байские, – а вдруг кооперативные или как их там… колхозные… Не те теперь Каракумы, хозяин теперь тут новый. Не разгуляешься…

Курреев за всю дорогу ни разу не подумал ни о жене, ни о детях, будто вовсе не заезжал домой, будто вовсе не было двух ночей, проведенных с Айгуль. Все его мысли, заботы были лишь о себе: поскорее добраться до спасительных песков… И только тогда, когда Каракурт почувствовал себя в безопасности, он облегченно вздохнул и вспомнил об Айгуль, но как-то вяло, будто во сне.

На подступах к урочищу Курреев встретился с конной десяткой, словно выросшей из-под земли. Это была разношерстная группа басмачей, давно не бритых и не мытых.

– Эй, туркмен-текинец, куда несешься? – окликнул плотный, приземистый казах, ощупав Курреева раскосыми щелками глаз.

Курреев страшно обрадовался басмачам, но недоумевал, почему десяткой, где больше туркмен, командует казах. Все же на всякий случай приврал, что разыскивает Илли Ахуна, которому почитает за честь поклониться. Вожак десятки, услышав имя духовника, крякнул, однако обыскал Курреева и приказал ему следовать за собой. По дороге Куррееву удалось узнать, что днями на Коймат прибыл Эшши-хан, который вот-вот собирался оттуда выехать.

Урочище встретило всадников неистовым лаем угрюмых волкодавов, блеяньем овец. От аула, выстроившегося в несколько рядов приземистыми округлыми юртами, тянуло дымом верблюжьей колючки, пылавшей ярким багрянцем в низких тандырах, над которыми двигались туркменки, выпекавшие чуреки.

Близился вечер, женщины доили верблюдов, загоняли в кошары овец, несли с колодца воду в бурдюках и высоких кувшинах… «Привольно живут, псы лохматые, позавидовал Каракурт. – Будто хозяева… Не понимаю, зачем надо было бежать Джунаид-хану за кордон? Тут не жизнь, а рай земной!»

Остановились у высокой шестикрылой юрты, покрытой белым войлоком. Вожак десятки бросил:

– Подожди. Я сейчас…