Теннисистка

— Вы что меня подкупаете? Думайте, что говорите! — Ее глаза сузились. — И не принимайте меня, пожалуйста, за идиотку. Если бы даже так действительно все случилось, то вся слава, деньги и не знаю что там еще пошли бы вашему спортобществу, вам лично, но никак не детдому. Мы здесь детей теннису не обучаем, у нас обычные уроки физкультуры.

Кротов не ожидал такой вспышки гнева и такого решительного отпора. Он немного смутился, но нашел в себе силы улыбнуться.

— Олимпиада Александровна, вы не так меня поняли. Ни о каких взятках речи не идет. Но вы же слышали, наверное, что даже не имеющие никакого отношения к детским домам спортсмены выделяют на их нужды средства. Я только это имел в виду. А в данном случае Даша сама воспитанница детдома, ей сам Бог велел отплатить добром за добро. Воронцова, кстати, производит впечатление очень отзывчивого ребенка. Что касается славы, тут я с вами не согласен, она волей-неволей затронет детдом тоже.

— Слушайте, когда это будет и будет ли вообще? — В голосе Олимпиады послышалась ирония. — Мое решение, несмотря на все ваши доводы, остается отрицательным. А сейчас, извините, мне нужно работать, до свидания.

Кротов вышел из кабинета в подавленном состоянии. Пролетом ниже, присев на ступеньку лестницы, его терпеливо дожидалась Даша. Он медленно спускался и, когда поравнялся с ней, их глаза встретились. От этого пытливого, беззащитного взгляда ему стало нестерпимо больно. Даша не спросила ничего. И вдруг, еще до конца не осознав, что собирается делать, Кротов резко развернулся и со словами "Нет, я не сдамся" вновь пошел вверх. Он без стука открыл дверь. Олимпиада в крайнем удивлении вскинула брови.

— Я же вам… — начала она было раздраженным голосом, но Кротов ее оборвал.

— Олимпиада Александровна, у вас есть дети?

Завуч не ожидала услышать ничего подобного, поэтому растерялась и машинально ответила:

— Есть.

Но тут же спохватилась и строго спросила:

— А какое это имеет отношение к делу?

Кротов не мог и подозревать, какой разящей силы удар он нанес в этот миг по непробиваемой Олимпиаде. Он просто хотел предпринять последнюю попытку достучаться до нее и действовал от отчаяния и по наитию. Однако пущенная им стрела стремительно приближалась к цели.

У завуча был сын, ее единственный ребенок. Кроме него, близких людей у нее не осталось. С мужем она рассталась вскоре после рождения Павла, другие родственники постепенно отошли в мир иной, так что теперь было не сыскать даже какой-нибудь захудалой троюродной племянницы или племянника. Среди этого царства мертвых жить продолжали только она да Паша. Бывший муж сгинул совсем и за долгие годы не только ни разу не появился, но даже не позвонил по телефону. "Бог весть, может быть, и он умер" — иногда думала про себя Олимпиада. Чем был для нее тринадцатилетний сын, обсуждать излишне. Правду говорят в народе, что даже у самых черствых и бессердечных людей в закоулках их темной души можно отыскать светлое пятно или хотя бы пятнышко. У Олимпиады таким пятнышком и одновременно ахиллесовой пятой был ее сын.

Кротов проигнорировал вопрос завуча и спросил сам:

— У Вас дочка или сын и сколько им лет?

— Послушайте… Сын, тринадцать.

— А он вам никогда не говорил, что хотел бы заниматься теннисом?

— Не помню. Про футбол говорил. Нет, про теннис тоже говорил.

— Так вот, — при этих словах Кротов начал медленно приближаться к столу, за которым сидела завуч, — а вы не боитесь, что у него тоже обнаружится талант, может быть, к теннису, может быть, к какому-нибудь другому делу, а на него не обратят внимания, не заметят, не захотят заметить? В результате парень останется обездоленным по самому большому счету — будет маяться каким-нибудь бухгалтером или библиотекарем и проклинать все и вся за свою серую жизнь. Подождите, дайте мне договорить! — Кротов повысил голос.

Он оказался уже рядом со столом Олимпиады. Она инстинктивно вжалась в спинку кресла, подсознательно чувствуя, что этого человека теперь не остановить, что он, как танк, способен вдребезги разбить любые препятствия, любую броню.