Теорема сводных

– Мы с Анной знаем об этом. Конечно, с точки зрения семейных ценностей это неправильно, но… мы не осуждаем вас.

Слова отца вдыхают в меня новую надежду на светлое будущее.

– Мы просчитали этот момент, когда решили быть вместе. Вы оба взрослые, молодые… Мы знали, что это может произойти. Конечно, поначалу я был зол, когда Анна рассказала, что вы целовались в кухне. И о том, как ты смотришь на Лию. Но…

Отец встает так, что зонт укрывает и меня от дождя.

– Но мы не будем препятствовать вашим отношениям. Это было бы неправильно.

Отец говорит правду. Я чувствую это нутром. Самую настоящую правду, от которой бегут мурашки по коже. Молча, не говоря больше ни слова, обнимаю его. Крепкая рука отца ложится мне на спину, как в детстве.

Самое яркое воспоминание встает перед глазами. Я содрал коленку, упав с велосипеда. Мне восемь или девять. Я отчаянно плачу, прямо как сейчас. И отец так же прижимает меня к себе, говоря, что все будет хорошо.

Из моих глаз льются слезы. Я сильнее прижимаюсь к отцу, будто бы мне снова восемь и мир для меня еще огромен и неизведан. По коже проходит холодная дрожь, и я чувствую, что отец тоже пускает слезы. Мы оба понимаем, что нам еще предстоит многое сделать для нашего счастья. Многое выдержать. Но сегодняшний день врежется в память.

– Ich liebe dich, junge (Я люблю тебя, сынок), – шепчет отец.

– Ich liebe dich, papa. (Я люблю тебя, папа.)

Дождь барабанит по зонту. Мы стоим так долго, что мне кажется, проходит целая вечность.

– Поехали домой?

Я разрываю наши объятия. Смотрю отцу в глаза.

– Мне нужно все обдумать.

– Ладно, как скажешь, – отпускает меня отец, и в его словах есть что-то теплое и нужное.

Смотрю на могилу матери. Делаю глоток виски.

– Будь аккуратен на дороге. Нельзя сейчас ехать.

– Я в норме, – отстраненно отзываюсь, медленно погружаясь в свои мысли.

Отец оставляет меня наедине с самим собой, бросая в спину, что позвонит завтра. А я остаюсь стоять под дождем, чувствуя себя разбитым и ничтожным. Мне нужно время, чтобы прийти в себя. Нужны силы, чтобы двигаться дальше с той правдой, которую я узнал. Или, быть может, только начинаю узнавать. Это сложно, но я смогу.

Ради себя. Ради светлой памяти о маме. Ради отца. И даже ради Лии…

Глава 25 Лия

Дом Гюнтеров.

Германия, г. Штарнберг

Весь вечер я плачу в подушку. Не описать словами, насколько больно мне было услышать ужасные слова от Теодора. Его интонация до сих пор звучит в моей голове.

Мама выпроводила Славу за порог, но я слышала, что он обещал зайти попозже. Как же… Опомнился тогда, когда потерял меня навсегда, а я… приобрела новое счастье. В этом и заключается жизнь? Вечно вставать перед сложным выбором на распутье двух дорог – привычное прошлое или туманное будущее?

Мама сказала мне, что знает о наших с Теодором отношениях. Она не будет препятствовать, но сейчас у меня слишком тяжело на душе, чтобы понять, говорил Тео правду о маме или это чья-то злая шутка. Во второе мне хочется верить больше, чем в первое.

Когда время приближается к одиннадцати вечера, я слышу, что приехал Вольфганг. Он заглушает мотор машины и долго еще сидит в ней. Потом выходит, но Теодора с ним нет. Мое сердце паникует.

Где он? Вольфганг его не нашел? На звонки сводный не отвечает и, похоже, выключил телефон. Я пыталась ему дозвониться полчаса назад, когда истерика остыла, но в трубке отзывался автоответчик.

Прислушиваясь к звукам, я слышу, как Вольфганг поднимается к себе в комнату. Как назло, в горле пересыхает, поэтому я тихо выхожу из своей комнаты.

Дверь в комнату сводного приоткрыта. Тихо ступая, медленно подхожу к ней. Легонько толкаю ее, и комнату озаряет тусклый свет коридорных бра. На заправленной кровати лежат тетради. Видимо, о них говорила мама мне ранее. Тетради, в которых записывала мысли мама Тео, умершая от сердечного приступа. На кончике языка отчетливо ощущается горечь потери родного человека. Я даже не представляю, каково сейчас Теодору. Насколько ему больно…

В конце коридора раздается тихий плач мамы. Я медленно иду к лестнице, но разговор, доносящийся из спальни родителей, меня привлекает. Осторожно прислонившись к стене, я задерживаю дыхание и начинаю слушать.

– Ты не виновата, Анна, – говорит Вольфганг так нежно, что у меня сводит скулы. – Ты не виновата…

– Я… я все испортила… – тихо хнычет мама. – Из-за меня… Тео ушел…

– Он вернется, – успокаивает ее мужчина. – Побесится и вернется.

Мама начинает тихо выть.

– Теодор не знал правды, я никак не решался ему сказать… А теперь, когда он узнал ее… пускай и не при самых лучших обстоятельствах… ему просто нужно осознать, что это была последняя воля Нины.

Нина. Мама упоминала, что так звали маму Теодора.

– Я не знаю, простит ли он меня…

– Эй, послушай меня, – говорит Вольфганг так тихо, что мне приходится прислушиваться. – Ты не разбивала нашу семью, слышишь? Ты совершенно не виновата в том, что Нина умерла именно в тот момент, когда ты пришла ее навестить из чистых побуждений, потому что знала, как болит ее материнское сердце за Тео.

Вольфганг замолкает на секунду, а после тихо вздыхает и продолжает: