Теория адекватности. Поиск оснований. Часть I

Возможно, «миры» могут существовать в качестве текста, рассказа, традиции, образов, воспоминаний,… и действительного присутствия… И это что угодно, но это ни в коем случае не примитивная ложь. Ложь – это не только то, что нельзя проверить эмпирически, тут сложные отношения с эмпирическим. Разве мои воспоминания еще существуют (происходят)? Они существуют, но как воспоминания, то есть с точки зрения эмпирической данности (науки) – это ложь (отсутствие), а с точки зрения моих состояний они наличествуют. И так со всем, с любым, что существует «в том мире», с государством, с человеком вообще, с человечеством, с игрой… Они там «есть»! И Киты, которые поддерживают землю, и крокодилы-тотемы, и всякие ночные страхи… И все там живет, в том мире, но это истина или…? А что тогда ИСТИНА? Или можно говорить только о научной истине, а все остальное – это нечто иное, не ложь и не истина10, возможно, неправильные высказывания? Но как такие высказывания сделать истинными, возможно, нужно их каким-то образом переработать?11 Но всем известен итог таких переработок12, при этом сведение такого к «относительности» – это тоже очередное слабое решение.

Метамышление: бесполезность и наличность

Возможно, метамышление – это не эзотерическое мышление, не противоречивое, не примитивное, не…, оно тоже непротиворечиво в своем разворачивании. Оно не выдумывает надуманные сущности, тонкие материи или энергии, которые воздействуют на очередную природу, вызывая при этом изменения в экспериментах, что противоречит закону сохранения энергии. Такое мышление не сочиняет излишних существ, которые стоят за сознанием, и таким образом двигают телом человека.

И все примитивные представления о метамышлении – это слабые мысли обывателей. А далее такое примитивное мышление впадает в научный примитивизм, сущностью которого является определизм определений13, классифицизм классификаций, аналитизм аналитизма, в итоге все разлагается на части, затем на части частей, а затем бисер, а после бисер Гессе. В итоге – вырождение и деструкция мышления. А истинность такого сводится к конвенционализму…, забывая в итоге об изначальных призывах к доказательности, непротиворечивости, экспериментализму, обоснованности, и об основательности всех тезисов, положений, постулатов оснований. Потому что в итоге, при поиске «оснований всего», окажется, что основания лежат «там», и являются таковыми, что определить их невозможно.

И метаконструкт не совсем схематичен, не совсем рационален, не совсем абстрактен и ни в коем случае не абсурден. Он дружит с фактами, но по-своему. Он опирается на традицию многовековых поисков ответов в границах свободного мышления. Его приложение – это явленный разум, и только там находится его поле поисков и экспериментов.

И чем метафизические конструкции отличаются от научного выделенного мышления? Если по форме ничем, то что тогда, но так ли это? Или, возможно, действительное выделенное мышление не собирается становиться «последним учением о мире», а занимается только конкретной выделенной областью? И в таком смысле выделенное мышление достигает успехов, находясь в границах постоянного взаимодействия с конкретным обозначенным происходящим. И такое происходящее постоянно подтверждает или опровергает какие-то выводы о нем, а метафизические конструкции не пытаются двигаться по такому пути (это решение Канта).

Конечно же, на изучение ранее произведенных конструкций, их особенностей, частей можно потратить все отведенное время. Можно даже предложить другие конструкции, но в итоге окажется, что снова туман… Возможно, Кант считал, что прояснения проблемы – это понимание того, что все метафизические поиски – это бесполезность, так как у активности нет никаких инструментов для того, чтобы схватить и понять «вещь в себе». Но при этом, как, предположительно, считал Кант, желание понять целостность или сами метастремления – это извечная черта самой активности. И тут, конечно же, может быть мысль о том, что метафизика в качестве позитивной конструкции – бесполезна…

И всегда можно отрицать необходимость глобальных объяснительных состояний, но без этих «состояний определения себя во всем» – наше присутствие становится обесцвеченным и тусклым, но это не означает, что объяснительные состояния – это только иллюзия, и все, возможно, сложнее. Критический разум Канта – это только схематизм разума, интересный, красочный изыск, но это только «мысль о том», а что на самом деле? И, возможно, за всем этим существует еще что-то, что-то загадочное, что может оказаться ни первым, ни вторым, и даже не бесконечными атрибутами субстанции Спинозы, а чем-то совершенно иным.