Теория айсберга

Я ничего не знал о папиной жизни, но в одном я был уверен: рядом с нашим домом «форд мустанг» не стоял никогда.

– А п-потом? – спросил я.

– Ну… время шло. Я познакомился с твоей мамой. Образумился.

Он поднял свою кружку пива, и мне показалось, что сейчас он нырнет туда всем лицом.

– Т-ты х-хочешь сказать, что ты сдался.

– Нет, Ной. Я не сдался. Знаешь, твоя мама – это не кто-нибудь. Она приехала из большого города, и у нее тоже были свои мечты. Мне пришлось постараться, чтобы ей понравиться и внушить, что ее будущее здесь, в Фижероле, рядом со мной.

Он глотнул пива, прочистил горло.

– Я остался на заводе. Так было надежнее. Тем более что вскоре должен был родиться Адам. Все сбережения, всё, что я накопил, чтобы купить эту самую тачку, я вложил в кредит за дом.

– Не очень-то выгодное д-дельце, – засмеялся я.

Он тоже развеселился.

– Ну да, ты прав, до дворца ему далеко. Но вы росли в этом доме, твой брат и ты. В этом доме вы сделали свои первые шаги, произнесли свои первые слова. И для меня он лучше любого дворца, понимаешь? Ради этого я и жил. Каждое утро, выходя из гаража, я думаю обо всём этом. И знаешь что? Даже на тысячную долю секунды ни о чём не жалею.

– Д-даже о «форде»? – спросил я.

– Ну да. Это была детская мечта. И к тому же карбюратор у этой модели был гнилой. Эта машина у меня двух лет бы не продержалась.

Он снова поднял кружку.

– Если т-ты ни о чём не жалеешь, п-почему т-тогда ты каждый день сидишь здесь д-до вечера?

– Потому что…

Он провел тыльной стороной ладони по щеке, потер свою двухдневную щетину.

– На самом деле я не знаю. Думаю, жизнь склонна заставлять нас забывать о том, как нам повезло.

Сказав это, он печально улыбнулся мне. В «Основных правилах повествования» Альберта Кнопфа я, пока сидел в библиотеке, вычитал одну фразу, в тот момент меня удивившую: «В хорошем романе персонажи должны быть реалистичными и последовательными – это означает, что иногда они должны действовать непостижимым образом».

Теперь я понимал, что автор хотел этим сказать.

– Ну что, пойдем? – спросил папа, отодвигая стул.

– Пойдем, – ответил я.

Потом он взял меня за руку, и, пока мы шли, я чувствовал, что он всё крепче ее сжимает, как будто решил никогда меня не отпускать.

Вернувшись домой, я закрылся у себя в комнате и буквально проглотил обе книги, которые дал мне мсье Эрейра. Я читал запойно, сделал перерыв только минут на двадцать, чтобы поужинать. Когда я закончил, было около трех часов ночи.

– Этот самый т-тип, Мерсо, – сказал я, когда назавтра мы с мсье Эрейра снова встретились, чтобы поработать, – он рассказывает с-свою историю так, б-будто она не совсем его.

– Ага! – торжествующе воскликнул он. – Видишь ли, в этом и проявилось здесь искусство Альбера Камю. Вот потому книга и называется «Посторонний». Потому что рассказ ведется от первого лица единственного числа – и всё же у нас создается впечатление, что рассказчик говорит о чём-то случившемся с кем-то другим. Такое чувство, будто он посторонний сам себе. Зачем, по-твоему, Камю это сделал?

Он взял со стола один из круассанов, купленных мной по дороге, и с любопытством уставился на меня.

– Д-для того, чтобы дать почувствовать д-дистанцию между его мыслью и его действиями?

– Отлично… Именно так. В жизни мы иногда действуем, не понимая, что заставляет нас так поступать. Мы делаем вещи, на первый взгляд бессмысленные. Мы словно чужие сами себе. Я уверен, что и с тобой такое случается.

Я тут же вспомнил слова Альберта Кнопфа.

– «В х-хорошем романе, – сказал я, – п-персонажи должны б-быть реалистичными и п-последовательными – это означает, что иногда они должны действовать непостижимым образом».

– Совершенно верно! – воскликнул мсье Эрейра, раскуривая трубку. – Тебе надо научиться так писать. Твои персонажи не марионетки. Они не остаются неизменными. Они должны жить, действовать, думать самостоятельно. То есть они в конце концов должны от тебя сбежать и жить собственной жизнью.

А потом он мне объяснил, что Камю превосходно понял это глупое свойство человеческой личности.

– А скажи мне, – прибавил он, – что ты думаешь о книге Сэлинджера?

Я не отрываясь читал «Над пропастью во ржи» и полюбил каждую фразу, каждое слово, каждую запятую в этом романе. Это была история одного парня, Холдена Колфилда, который за несколько дней до Рождества сбегает из школы и бесцельно слоняется по улицам Нью-Йорка. Когда я закрыл книгу, то с трудом удержался, чтобы не расплакаться. Впервые книга на меня так подействовала.

– З-замечательная книга, – вполголоса сказал я.

– Да, конечно, – согласился мсье Эрейра, выдохнув облачко дыма; его взгляд на мгновение затерялся в пустоте, потом вернулся ко мне. – Сэлинджер использует первое лицо единственного числа так же, как Камю?

– Не с-совсем. Холдена Колфилда мы п-прекрасно понимаем, а вот Мерсо нам понять т-трудно.

– Однако тот и другой поступают скорее непоследовательно, правда?

Я попытался объяснить, что я почувствовал, когда читал обе эти книги. Как я сумел отождествить себя с Холденом Колфилдом. Как я испытал и мгновенно понял все чувства, которые описывал Сэлинджер.