Теория айсберга

– Важное слово – «отождествление», – подсказал мсье Эрейра. – Надо, чтобы твой читатель мог сопереживать твоим персонажам, даже если они ведут себя непоследовательно.

Я старался удержать в голове этот новый урок. Все персонажи «Цунами» были более или менее похожи на меня: это была компания школьников, которые любили серфинг и жили на берегу моря. Симон, главный герой – он же и рассказчик, – представлял собой улучшенный вариант меня самого: без заикания, без застенчивости, без посттравматического комплекса, окруженный толпой друзей.

– Для того чтобы вызвать сопереживание, – продолжал мсье Эрейра, будто читая мои мысли, – надо всего лишь добавить твоим персонажам недостатки, слабые места. Они не должны быть слишком гладкими. Холден Колфилд не гладкий: у него непростая обстановка в семье, он так и сыплет ругательствами, он курит, он сбегает из школы, он плохо учится… Вот это всё нас к нему и притягивает. Это и заставляет сопереживать.

Я кивнул в знак согласия. Мсье Эрейра сходил за какой-то книгой и вернулся ко мне.

– Для того чтобы читатель увидел слабые места твоих персонажей, чтобы он понял их историю, узнал их опыт, в твоем распоряжении есть два инструмента: повествование и диалоги. Вот, возьми.

Он протянул мне покрытую пылью книгу: «Старик и море» Эрнеста Хемингуэя. Пожелтевшая суперобложка была украшена какой-то кубистской картиной. Я никогда не слышал про эту книгу, а ее название показалось мне странноватым.

– Этот пройдоха Хемингуэй умел делать две вещи: напиваться и сочинять диалоги. Драться еще умел, – прибавил он, показав на свой сломанный нос. – Это он постарался.

Я недоверчиво посмотрел на него. Мсье Эрейра на секунду умолк, мечтательно глядя куда-то вдаль, затем прибавил:

– А главное – он понял, как важно не говорить всего. Оставлять паузы и недомолвки.

Взяв лист бумаги, он что-то на нем нацарапал.

– Вот, прочти, – сказал он, закончив писать, и повернул листок ко мне.

– Привет.

– Привет.

– Как дела?

– Нормально, а ты как?

– Отлично, спасибо. Тебе не холодно?

– Нет, нормально. А что?

– По-моему, сейчас холодно.

– Надо теплее одеваться.

– Да, верно.

– Что ты об этом думаешь? – спросил он.

– С-скучища, – ответил я.

– Вот именно. Но это точное воспроизведение повседневного разговора. В литературе ты себе этого позволить не можешь. Твоя цель не в том, чтобы быть реалистичным, а в том, чтобы за-ин-те-ре-со-вать.

Он произнес последнее слово с нажимом – так, словно это и был ключ ко всему. Взял еще один лист бумаги и снова принялся писать.

– Вот, теперь прочти это.

– Привет.

– Угу.

– Как дела? Давно не виделись. Уже…

– Угу. Ну так.

– Тебе не холодно? Сейчас ноль, а ты без пальто.

– Грят тебе, всё путем!

– А теперь что происходит? – спросил мсье Эрейра.

– В-вроде бы один из п-персонажей злится на д-другого.

– Правильно. И еще мы понимаем, что между ними что-то произошло. Они не виделись «уже…». И тебе может показаться странным, что второй персонаж в такой холод без пальто. Может быть, у него денег нет, чтобы его купить? Может быть, у него сейчас не лучшие времена? Может быть, он немного запутался?

– Д-другой п-персонаж пытается ему помочь или п-понять его…

– …но без толку!

Мсье Эрейра поднял на меня глаза и продолжил:

– Кроме того, там два уровня языка. Второй персонаж высказывается мало, а когда он это делает, то делает плохо: «Грят тебе, всё путем!» Не означает ли это, что он не получил образования? Что он происходит из неблагополучной социальной среды?

Надо же, с ума сойти, сколько в этих наскоро нацарапанных строчках может быть смысла и сколько вопросов.

– Во втором диалоге есть напряженность, – закончил он. – И она передается не через то, что сказано, но именно через то, что не сказано.

А потом он объяснил мне теорию, которую развивал Эрнест Хемингуэй.

– Это называется теория айсберга. По мнению Хемингуэя, сила истории заключается в том, что находится в глубине. Во всём том, что не высказано, но что читатель чувствует. Представь себе айсберг. Семь восьмых его под водой. Мы их не видим. Но именно на них приходится основная его тяжесть. В литературе примерно так же. Силу тексту придает вся эта погруженная часть, эта совокупность недомолвок.

Когда я вышел из дома мсье Эрейра, голова у меня слегка кружилась. Наш урок мы закончили несколькими стилистическими упражнениями. Я переписал некоторые места «Цунами», воспользовавшись его советами. Теория айсберга… Ну да, я понимал, что он хотел этим сказать. Но я не гляциолог!

Когда мы еще сидели в гостиной, я вытащил из своего блокнота листовку конкурса рассказов.

– В-вы когда-нибудь участвовали в т-таких д-делах? – спросил я, пока он что-то черкал красным на моих листках.

– Да, случалось, – ответил он, не поднимая глаз.

– И в-выиграли?

– Конечно, выиграл. А ты как думаешь? Премия Гюго. Премия Nebula. Гонкуровская премия. Такие, как ты говоришь, дела. Как знать, если бы я продолжал, может, мне в конце концов дали бы Нобелевскую.