Теория Фокса

Джим ещё допивал кофе, когда паром уткнулся в противоположный берег, и весь железный каркас застонал. От неожиданности Джим выронил флягу и едва успел за что-то ухватиться. Затем он забрался за руль, согнал машину по трапу вниз, стараясь не соскользнуть с узкой полоски металла, и сквозь окно кивнул на прощание капитану. Перед ним лежал пустой причал и полоска пляжа, прижатая к кромке воды наступающим кустарником.

Отойдя от причала грунтовая дорога начала было петлять, отыскивая бреши в густых зарослях, стуча камнями по днищу, но вдруг резко вильнула в сторону и пропала. Джим заглушил мотор и с трудом выбрался из машины. Перед ним простиралась бесконечность — белый песок складка за складкой сливался с облаками. Дюна…

Казалось, она была жива, покрыта еле уловимым, как паутина, тончайшим узором. Ветер срывал песчинки — невидимые, они неслись, вонзаясь в кожу бесчисленными иголками. Джим ещё долго стоял, не двигаясь, вслушиваясь в завывание пустоты, в невнятный гул прибоя где-то вдалеке.

Дальше путь шёл прямо по дюне, то прижимаясь к самой кромке воды, то уводя в сторону, на барханы. Скользя по раскалённому песку, свистели шины, виляя, всё норовя сбросить его, как всадника, в сторону. Двумя руками Джим держал руль, упрямо ведя машину дальше, на север, вдоль берега, сбавляя скорость лишь у проржавевших указателей, вкопанных в песок каждые несколько километров. Появляясь всё реже и реже, они были единственным, что здесь ещё напоминало о людях.

Порой берег прерывался каскадами бурых скал — как хвост какого-то неведомого бронтозавра, цепочкой они уходили прямо в океан. И тогда заросшая дорога вновь восставала из песка и, как бы рыская, шла в обход, то ныряя в заросли, то лентой забираясь по крутым склонам.

Солнце уже начало катиться назад, за холмы, когда впереди возникла очередная скала. Джим сбавил газ и привычно начал всматриваться в кусты в поиске объезда — он должен был быть где-то здесь, рядом. Ещё немного и он показался — не более чем прореха в зарослях, с занесённым песком указателем. На металлической пластине сквозь выжженую солнцем траву ещё просматривался когда-то должно быть красный восклицательный знак, и Джим остановился.

Опасно для жизни! Следующие тридцать километров в зоне прилива. Движение возможно только при низкой воде.

Джим потянулся к бардачку, нащупал карточку со временем приливов, сверился с часами на руке. Оставалось почти полчаса, и он бросил машину вперёд, в объезд вокруг скалы, по ребристой поверхности песка, отполированной волнами и ветром. Справа бурлила, отступая, вода, а слева исполинами, грозя обрушиться, нависали скалы. Мелкие промоины Джим пересекал на полном ходу, скользя между плоскими валунами, выжимая из мотора всё, что тот мог дать. Он притормаживал лишь перед приливными карманами, всматриваясь в их глубину, выискивая брод, лишь затем чтобы снова выжать газ до отказа. Когда прибой развернулся и начал отвоёвывать уже успевший высохнуть песок, приливная ловушка осталась позади.

Ещё какое-то время он неистово мчал вперед, взметая тучи песка. Но постепенно гул мотора начал стихать, пока наконец машина не замерла у ручья. Тонкая, почти незаметная полоса пересекала пляж, исчезая в прибое. Джим проследил её глазами — небольшой родник бил прямо из склона оранжево-красного холма, слоеного как стопка блинов. Карликовый эвкалипт — скорее куст, чем дерево — нашёл прибежище в овраге неподалеку, бесчисленные шторма безжалостно скрутили его в форму капли.

Локтем Джим распахнул дверь, подошёл, пошатываясь, зачерпнул пригоршней воду. Пресную, чуть даже сладкую — он пил её жадно, не отрываясь, пока оставались силы. Затем выдохнул и изможденно рухнул на песок в редкой тени эвкалипта.

Прямо перед ним белела отмель, длинной дугой она исчезала в океане. Снова и снова волны взметалась, чтобы обрушиться на неё, перевалить через песчаный барьер и дальше с бессильным шипением ползти к берегу. Они шли, одна за другой, размеренно, бесконечно, заставляя всё вокруг трепетать. Джим лежал, чувствуя под собой мягкое дрожание песка… Он был продолжением этой отмели, частью прибоя.

Где-то позади, в зарослях оврага, неспешно вели разговор попугаи. Двигатель потрескивал, отдавая своё тепло вечернему воздуху. Одиночество было осязаемо, Джим чувствовал его в каждом вдохе, впитывал его по капле, оно звенело в ушах. Он не заметил, как глаза закрылись.

***

Раздался крик. В панике, как загнанный зверь, Джим вскочил, вглядываясь в темноту, не в силах вдохнуть. Но вскоре память начала возвращаться, и со стоном, весь дрожа, стуча зубами, он скатился обратно на песок.

«Их нет… Её больше нет…»

Джим видел этот сон каждую ночь, всю свою жизнь, сколько себя помнил. И каждый раз был как первый. Отчаянно он пытался выхватить, запомнить эти лица, исчезающие вдали, но ни разу они ему не открылись, расплываясь в памяти, как сливки в чёрном кофе.