— Иногда жалеешь несчастный обманутый народ. Иногда думаешь: поделом такому народу… Христианское учение для него идеальнейше подходит… Его облапошили и тут же говорят: подставь теперь вторую щеку, а то недостаточно тебя огрели… И он подставляет. Будь у него десять или двадцать щек — ни одна бы не осталась без оплеухи. Это покорное жвачное население не может не удручать… Но что касается людей, которые его надули, обобрали, раздели и вновь предлагают себя в поводыри… Что касается воров государственного масштаба… Им мало нахапанного, они при этом хотят непременно пребывать в ореоле святости. Уж сидели бы, затаившись, так нет, устраивают публичные склоки из-за мелких взаимных оскорблений, подают друг на друга в суд иски о защите чести и достоинства (будто оно у них есть!), придумывают заполнять декларации о доходах… Каких? Откуда? Если живут на зарплату? Чего заполнять — надо просто посмотреть на их особняки, машины, лакомые участки земли, которые они оттяпали… Нет, им не дает покоя забота о собственном нравственном облике… И не замечают, что никак не налезает фрак пристойности на неприлично раздувшиеся пазухи ворованного!
Есть разные типы обманов… Когда стоишь в магазинной очереди или торгуешься на рынке — подразумеваешь, что тебя могут обвесить, обсчитать, надуть… Это как бы входит в правила торговой игры.
Но есть обман, который невозможно простить. Это — когда выдают себя за страдальца, гонимого, преследуемого ненавистниками правды. Когда выказывают себя защитником слабых. Смельчаком, безрассудно перечащим власти. На деле же — с этой властью сотрудничают. Изощренно блюдут собственную выгоду. Гонения (якобы гонения) облекают в звонкую монету.
— Сколько их, таких, сделавших карьеру, сколотивших капитал на подобном мерзейшем обмане! — негодовал Маркофьев. — Такой обман невозможно простить!
Именно там, на корабле, у Маркофьева вспыхнул бурный роман с киноактрисой Любовью Неверной, роман, имевший далекоидущие последствия. Муж Любови, коммерсант и торговец оружием, узнав об измене своей благоневерной, обещал кастрировать Маркофьева, причем публично — после чего, испуганные возможностью приведения казни в исполнение женщины выстроилась к Маркофьеву длинной очередью: все желали успеть насладиться его страстными чарами и объятьями. Сие скопление страждущих красоток было запечатлено фоторепортерами и кинооператорами и пропечатано в газетах и засвечено на телеэкране, что вновь резко повысило рейтинг моего друга и вызвало зависть действующих политиков и официальных мракобесов. Они выступили с резким заявлением и требованием — не допускать распущенного маньяка в высший законодательный орган, поскольку своим детородным органом он может нанести непоправимый ущерб авторитету государственной системы. Это дословно процитированное во всех средствах массовой информации послание также пролило воду на мельницу Маркофьевской будущности…
Он в тот момент был увлечен артисткой Большого и Малого театров — Аглаей Дмитриевной Страшенной и за течением общественной жизни практически не следил…
Может быть, сравнивая свою возлюбленную с теми, кто перечил ему на политическом поприще, Маркофьев все упрямее повторял:
— Политики — это жалкие, развлекающие население марионетки, которые, в отличие от подлинных мастеров сцены, за свое хамство и непотребство получают немалое вознаграждение. Я бы уподобил их цирковым медведям, которые за пряник станут плясать перед публикой в короткой юбчонке, не прикрывающей их срам… Надо влить в их ряды свежую кровь!
О медведях и цирке он обмолвился не случайно. Вскоре после триумфального путешествия с инвалидным креслом — к нашей стремительно увеличивающейся инициативной группе примкнула известная прима провинциальных шапито и центрального манежа, дрессировщица и укротительница, чей внешний вид наводил жуть не только на бедных львов и тигров, но и на широкие зрительские слои. На митингах и собраниях она щеголяла в шубах и накидках из шкур замученных ею животных. Ее муфта из гривы последнего на земле снежного барса ввергал модниц в состояние экстаза. А на ногах ее красовались туфли из кожи крокодилов, специально закупленных и привезенных с Ямайки для парада-аттракциона рептилий, который наша теперешняя единомышленница репетировала вот уже пятый год и никак не могла включить в свою сольную программу.