Теория красоты

С другой стороны, ни один художник, получивший воспитание в Англии, в школе Рейнольдса, не допускает и не может допустить каких бы то ни было технических достоинств в произведениях Анджелико. Это такая же ошибка, как непризнание достоинств Рубенса. Фра Анджелико владел средствами, необходимыми для его работы, точно так же, как Рубенс владел средствами, нужными для него. Мы, англичане, привыкли думать, что одно спасение – в отягченной краской кисти и быстроте исполнения; но если с помощью здравого смысла нам удастся освободиться от такого учения, мы поймем, что искусство совместимо и с тонкой кистью, и с трепетным движением руки; она трепещет не потому, что ей легче ошибиться, а потому, что ошибка ее более гибельна и от точности зависит большее. Искусство Анджелико как колориста и рисовальщика одинаково безупречно; чудно совершенные творения его можно узнать издали по их радужной игре и блеску. Даже среди других произведении той же школы, сверкающих эмалью и золотом, картины Анджелико отличаются с первого взгляда, как громадные куски опала среди простых камней.

ФЛАМАНДСКИЕ МАСТЕРА. – Разница между венецианцами и флорентинцами, с одной стороны, и позднейшими живописцами – с другой, заключается в том, что первые искренно вдохновляются только религиозными сюжетами, а последние – только светскими. Леонардо можно вполне оценить только в «Тайной Вечери», Тициана – только в «Вознесении», а Рубенса – только в «Битве Амазонок» и Ван-Дика – в изображениях придворной жизни. Конечно, в случае надобности каждый из них всегда мог изготовить запрестольный образ, сколько угодно Богородиц в синем и св. Иоаннов в красном, а также и мученических смертей; особенно любил их Рубенс. Казнь св. Петра (головой вниз) интересна анатомически; корчи нераскаянных грешников и епископы, у которых вырывают языки, также удобны для проявления наших дарований. И богословские познания, если угодно, имеются у нас в запасе: Христос, вооруженный громом для уничтожения Мира, щадит его по предстательству святого Франциска. Попадаются и страшные суды, совершенно в роде Микеланджело, со множеством удивительно вывернутых членов, с сердитым кусанием и царапаньем, с прекрасными воздушными эффектами адского дыма. Во всем этом, однако, нет и признака религиозного чувства или благоговения. Очевидно, нам даже трудно удовлетворить желаниям благочестивого заказчика. Даниил во рву львином – сюжет, конечно, интересный, но все же не такой интересный, как охота за львами; если закажут Марию Назаретскую, приходится писать ее; «но, – говорит вежливый сэр Питер, – если мне позволено будет дать совет, я осмелюсь заметить, что Марией Медичи или Екатериной вы останетесь более довольны, так как талии у них полнее и лифы лучше вышиты».

Соединение такой холодности и суетности с твердостью правил и спокойной добротой – самый странный феномен духовной жизни. Рубенс был человек совершенно честный, благонамеренный, в высшей степени трудолюбивый и умеренный в привычках, благовоспитанный, образованный и сдержанный. Он очень любил свою мать, щедро помогал собратьям-художникам. Это – здоровое, почтенное, доброе, благовоспитанное животное; присутствие каких бы то ни было признаков души обнаруживается в нем исключительно только тогда, когда он пишет своих детей. По-своему, он религиозен: каждое утро ходит к обедне и, когда пишет о каком-нибудь предпринятом деле, постоянно употребляет выражение «милостью Божьею» или что-нибудь в этом роде. О религиозности его можно судить по следующему факту. Мы видели, как изобразил Веронезе свою семью и самого себя поклоняющимися Мадонне. Рубенс с таким же старанием написал себя и свою семью. Но они не поклоняются Мадонне. Они изображают Мадонну со всеми ее святыми спутниками. Любимая жена Рубенса «en Madonne», меньшой сын – Христос, свекор (или отец, все равно) – Симеон. Другой пожилой родственник, с бородой, – святой Иероним, и он сам – св. Георгий.