Теория квантовых состояний

Много позже выяснилось, что в ноябре сорок четвертого Дибнеру на короткий срок удалось добиться устойчивой реакции. Реактор Гейзенберга перевезенный на юг, в деревню Хайдерлох был запущен в марте, но так и не достиг уровня самоподдерживающейся реакции.

Последние кусочки истории, Отто узнал уже позже, после войны. После бомбардировок Берлина в сорок четвертом, Отто с Эдит были эвакуированы в Тайльфинген, на юг Германии, где он вернулся к примитивным лабораторным опытам на местной текстильной фабрике. Он еще следил за слухами, однако, находясь вдали от исследовательских центров, не принимал более участия в Урановом проекте. Эти несколько месяцев словно вернули его в столярную мастерскую его молодости, где почти не было приборов, равно как и не было страшной маячащей над головой угрозы. Вот только Лизы не было рядом.

В мае и июне сорок пятого, в результате операции "Эпсилон", десять ведущих немецких ученых были вывезены в Великобританию. Целью британцев было определить, насколько близки были немцы к созданию ядерной бомбы. В числе ученых оказался и Хан. Проведя в местечке Годманчестер, близ Кембриджа, почти полгода, Отто успел подумать о многом. Со времен эвакуации, он ни на что уже не влиял, однако цели своей, того, к чему стремился, достиг. Третий Рейх не сумел создать ядерного оружия и применить его в войне. Пришел отложенный ответ на вопрос самому себе: "Настало время остановиться."

Теперь, когда над ним не висела непрерывно угроза бомбардировки или эвакуации, вернулись мысли о Лизе. Они общались совсем немного в последние годы, Отто был слишком сконцентрирован на своей борьбе, зная о ее относительном благополучии в Стокгольме. В редких с нею контактах он видел много горечи, обиды и справедливых упреков, на которые не мог ответить.

В начале августа Отто узнал о бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Это повергло его в глубочайшую депрессию. Он добился того, к чему стремился, помешал осуществиться оружию огромной разрушительной силы, но только в Германии. В Соединенных Штатах проект был успешно завершен и применен. Ни малейшей претензии не возникло у него, что за Атлантикой сделали то, чего не смогли ведущие немецкие физики, хотя он и не отказал себе в удовольствии понаблюдать за вытянувшимися лицами Гейзенберга и Дибнера. Гораздо больнее его задела тщетность его усилий. Он вдруг глубоко, по-настоящему задумался, за что он так отчаянно и целенаправленно боролся. Чтобы не случилось бомбы? Эта история осталась в прошлом, бомба случилась. Тогда за что? Против собственной страны, возглавляемой сумасшедшим диктатором? Невозможно было отрицать, сколько зла, и невосполнимого горя причинила его Германия оккупированным странам, равно как и тем, с кем вела войну. Вот только теперь, израненная, разбитая, конвульсирующая родина Отто, сама пребывала в роли истерзанной жертвы. К нему приходили даже мысли о самоубийстве.

Его депрессия перепугала англичан. Они внимательно следили за его состоянием, просили его хорошего приятеля и ровесника Макса фон Лауэ присматривать за ним. К Отто вернулись кошмары. Как в том далеком, почти забытом сне, когда он отпихивал медленно падающие нейтроны на неповоротливые, урановые ядра. Тот самый нейтрон, что пропустил он во сне отзывался десятками тысяч жизней, сгинувших в мощи ядерного взрыва.

Голос его дрожал, когда он рассказывал Лизе эту часть.

— Я вернулся в Германию в январе сорок шестого. Вернее сказать, нам позволили вернуться, убедившись, что немецкие ученые были далеки от создания ядерного оружия. В Великобритании я частично приоткрыл свою деятельность, по "участию" в Урановом проекте и помощи бежавшим ученым, но ровно настолько, чтобы снять с себя подозрения в потакании режиму.

В то время я пребывал в апатии. Словно у меня вырвали изнутри кусок и эта незаполненная пустота непрерывно фонила, требовала чем-то себя заполнить. Мы смогли возобновить нашу переписку и я знаю, что она оставила у тебя очень неоднозначное впечатление. Я действительно совсем не понимал, что происходит со мной, с моей страной и наукой.

Берлин был разделен на четыре зоны: Советскую, Американскую, Английскую и Французскую. Берлинский университет, попавший в Советскую зону, был наполовину разрушен, всюду сновали военные. Тут-то и случилась еще одна встреча, последняя из тех, что составили основу моей истории.

Я стоял в одиночестве на Унтер-ден-Линден штрассе, и смотрел на этот колоссальный кусок нашей истории, разрушенный памятник немецкой науки, в который я также внес свой вклад. Завалы с улиц были частично расчищены, но стены стояли голые, искореженные, безглазые.

Частично я утратил чувство времени, придя в себя только когда ощутил рядом чье-то присутствие, внимание. Обернувшись, я узнал его сразу. Может быть даже я узнал его еще до того, как обернулся. Высокий, в шляпе с полями и длинном сером пальто. Прежнее чуть хищное выражение лица, правда взгляд его будто содержал некоторую похожую на мою тоску. Это был тот самый русский из-под Галиции и офицер СС у моего дома. Возраст его не трогал.

Я тихо сказал: "Здравствуйте".