Теория квантовых состояний

Носилки двигались и я сквозь дрему отсчитывал щели, трещины и выбоины на асфальтированном въезде в приемное отделение и дальше, в слепящем, тесном коридоре. Может быть это были просто швы между бетонными плитами, или пороги, или зазоры кафельного пола, но каждая из них стреляла, звеняще отстукивала в моем мозгу: тук, тук, тук. Потом снова почувствовал я, как поднимают меня и укладывают на другие носилки или койку. Врезалось в память заплаканное Машино лицо, напомнившее мне ту ее, испуганную, у забора третьего учебного здания. Лицо молодого врача с равномерной небритостью и залысиной над растрепанными торчками волос на висках. Внимание мое привлекла мужественная его ровная щетина до скул. У меня такая не получалась никогда, я вообще был не волосат, волосы росли у меня как у китайских старцев, пучками под носом, да по сторонам подбородка.

Меня мучительно долго и болезненно диагностировали. Делали снимок сломанной стопы, поворачивали, выкатывали в коридор; я слышал обрывочные фразы о сотрясении мозга, о потере крови, громкий, надрывный голос Маши, какие-то разговоры о родственниках. Кто-то принимал решение о местной анестезии. Словно затухающие колебания, звуки и суета то пропадали, то появлялись вновь, все слабее, слабее, пока наконец не растворились окончательно, и я проваливался во тьму.

Когда я открыл глаза, то не сразу понял, где нахожусь. Я лежал неподвижно, надо мной скрещивались и разбегались потолочные швы и чехлы проводов, нависали потухшие ламповые плафоны. В помещении была разлита полутьма и невозможно было понять, день сейчас или ночь. Как только глаза мои сфокусировались и принялись стохастически выхватывать предметы обстановки под пластиковым потолочным узором, пришло ощущение тяжести. Ее будто начали медленно заливать в мою голову, как расплавленный свинец в форму, тонкой струйкой, долго, мучительно. Боли как таковой я не ощущал, только тупую, неповоротливую вязкость, сердцебиением отдающуюся в спине и стопе. Я чувствовал, как клейко ворочается сухой язык во рту.

Под пальцами наждачной бумагой скрежетнула простынь, я разглядел закованное в трубки и бандаж предплечье, инфузионную стойку системы. События прошлого дня и ночи всплывали в голове медленно и неохотно. Над кроватью подъемным краном нависали конструкции, в которых постепенно узнавал я дугу подтягивания и отдельную раму, предназначенную для подвода проводов, трубок и ламп, а также фиксации в особом положении поврежденной конечности. Стены, которые выхватывали теперь глаза мои, пугали переходами между оттенками серого: от почти-черного у пола, к светлому у потолка. Возможно днем, когда видны были цвета, это не было так очевидно, но теперь, в полумраке, раскраска стен словно бы подсказывала направление покидающей бренное тело душе — вверх, к светлому небу. Стояли другие кровати, сложные, перепончатые, с перилами и спинками, слева и справа. В торце помещения темнело окно. Оно было серое, глухо занавешенное каким-то непроницаемым полотном.

Появились звуки. С боем прорвались они в свинцовый лабиринт моих мыслей, тягучих, неповоротливых. Где-то над головой пикал кардиомонитор, или другие его однокоренные собратья. Прибор находился за моей спиной, справа, я не видел его, только слышал этот искусственный писк. Вот уже он расщепился, размножился, я различил, что звуков таких несколько. Пришел скрип кроватей. Шорохи пластиковых простыней, шаги и голоса где-то за закрытыми дверями, которых я не видел. Протяжный стон тоже пришел издалека, резанув слух.

Я совсем не помнил процедур, через которые пришлось мне пройти, однако сомнений не оставалось — я находился в отделение реанимации, и состояние мое вчерашнее достаточно было серьезным, чтобы направили меня сюда.

Обстановка разом навалилась на меня: звуки, шорохи, стены, тяжесть после анестезии, болезненные ощущения. Будто бы все они просыпались вслед за мной и, как назойливые комары, начинали жужжать, беспокоить меня, прокалывать раздражающими своими хоботками. Сначала затеплилось, возбудилось болевое ощущение в верхней части спины, под лопаткой. Оно не было сильным, наверняка действовало еще обезболивающее, но все-таки я почувствовал неприятную скованность спины и плеча. Потом, после того как попытался я повернуть голову, напомнила о себе рана на затылке тупой липкой зажатостью. В последнюю очередь я ощутил, что правая нога моя неимоверно тяжела, просто-таки неподъемна. Как только я приложил чуть больше усилий, чтобы подвинуть ее, она немедленно отозвалась болевым уколом.

Больше всего мне хотелось провалиться, уснуть, отключиться еще на несколько часов, чтобы только эта клубящаяся раздражающая полутьма исчезла. Но происходило все ровно наоборот, я выхватывал новые и новые ощущения этой ночи, узнаваемые поликлиннично-больничные запахи антисептиков, хлорки, остаточный дух озона от кварцевой лампы, влажного белья, их догоняли запахи пота, мочи. И разумеется сна не было ни в одном глазу.