Теория квантовых состояний

Коля извинялся, что не смог приехать в больницу, желал мне скорейшего выздоровления и сообщал, что есть у него ко мне важный разговор. Он подчеркивал, что срочности нет, и вполне разговор ждет до следующей недели. В забавной своей манере, Коля не справлялся о моем здоровье или о том, как попал я в больницу. Такие вещи, требующие сентиментального напряжения, он придерживал обычно до личной встречи. Ждал от меня Коля ответа, куда и когда ему подъехать, а мне думалось, что ни одного ближайшего дня не осталось у меня без шумных, многочасовых посетителей. Рискни я пожаловаться кому на одиночество и нелюдимость, надо мной бы, пожалуй, посмеялись. Мы условились встретиться во вторник, на кафедре, когда запланировал я принимать должников по курсовым. После четырех.

До Альцгеймера так и не суждено мне было добраться этим вечером. После Колиного звонка мне пришла в голову мысль поближе познакомиться с "Откровением Иоанна Богослова", раз уж так часто вспоминали его мои Мойры. Я открыл книгу и сосредоточенно побежал по читанным уже строчкам, стараясь разглядеть метафоричный план Никанор Никанорыча. Тонкие пергаментоподобные листы издания тряслись, прыгали перед моими глазами, пока убеждался я, что не умеет мой разум разобрать тайного смысла, чересчур хитро и многоэтажно Иоанн или Прохор описали видение своего апокалипсиса.

Провозился я довольно долго, заставив себя все-таки дочитать до конца. После этого, со стойким ощущением, что вот-вот должна подъехать Маша, я отыскал свой костыль, все норовивший притаиться где-нибудь подальше, и поковылял на кухню.

Маша появилась около шести. Она долго оттаптывалась в коридоре, сбрасывая снег с рифленых подошв своих тяжелых ботинок. В больнице я выдал Маше подробную инструкцию, как до меня добраться, поэтому с дорогой проблем у нее не возникло. Она была чуть смущена, как собственно и я, хотя предыдущие встречи наши, особенно больничные, заметно сгладили углы. Склонны мы были скорее посмеяться над своей стыдливостью, чем по-тургеневски вспыхивать и уходить в себя.

Несмотря на объемную дорожную сумку, Маша забежала по пути в продуктовый. Я не мог вспомнить, когда холодильник мой был настолько наполнен.

Вечер у нас с Машей вышел угловатым, но теплым. Все-таки в первый раз встретились мы тет-а-тет, в ограниченном пространстве; кухонная посиделка в общежитии была не в счет. По некоторой традиции, Маша взялась было хозяйничать на кухне, желая приготовить беспомощному мне еды, а этого вовсе не требовалось — отец здорово позаботился о моем холодильнике. Подопытывалась она о хозяйственных моих нуждах, но я вполне уже освоился с костылями, да и без них, передвигаясь между кухней и залом на одной ноге, по-паучьи цепляясь за дверные косяки и углы мебели.

Закрыв таким образом вопросы вспоможения, мы осели не кухне, где гоняли чаи с вафельным тортиком, и, чтобы скрыть смущение, порывисто подолгу целовались. Поцелуи наши, объятия, были особого свойства, не подталкивали нас к следующему шагу. Скорее растапливали они остатки отчужденности, протягивали между нами важные мостики. Мы долго сидели, прижавшись друг к другу, словно привыкая, я вдыхал притягательную смесь запаха ее духов, волос и шерстяной блузки.

Потом мы переместились в зал, на диван, где я подробно рассказывал Маше о своей семье, об отце. Выходили на лоджию, незастекленную, заваленную по углам припорошенным снегом старьем, за бортом которой полыхали порывы холодного ветра. Шевелились голые кроны, отчего окна домов напротив словно непрерывно загорались и гасли, наводя меня на мысли о героях виденных мною ступеней, которые точно так же когда-то горели, любили, а потом гасли, растворившись и потерявшись в реке времени. Под порывами зябкого ветра мы с Машей жались друг к другу, встречаясь щеками, носами и губами.

Не вдаваясь в излишние подробности, я скажу, что благодаря повисшей между нами хрустальной деликатности, мы устроились спать вместе, но без близости. Я и сам не понял, как могло такое случиться, словно какой-то важной черты не переступили мы, которая и была-то скорее всего лишь в моей голове. Мы целовались, сидели прижавшись, но об этом даже не заговорили. Когда я притушил свет, Маша переоделась в тонкую полупрозрачную пижаму, от которой пришел я в смешанное состояние смущения и возбуждения. Она легла рядом, положила голову мне на плечо, я обнял ее и долго, чутко лежал с открытыми глазами, пока не заснул.

Когда утром мы пили горячущий чай, Маша посмотрела на меня лукаво и спросила:

— А у тебя бывало уже такое, как сегодня? Ну, чтобы спать, но без секса?

Я покачал отрицательно головой и мы оба расхохотались. Потом она пришла ко мне одноногому в своей пижаме целоваться, и рот ее был еще горячий от чая, и на этот раз поцелуи были те самые, после которых сама собой стала задираться и сниматься с нее полупрозрачная лишняя пижама, но все-таки мы спохватились, потому что надо было Маше собираться на вокзал. Пока она переодевалась и складывала вещи, порхая мимо меня веселой птичкой, я сидел на табурете выставив поперек кухни гипс и улыбался.