Теория квантовых состояний

Когда все закончилось мы остались лежать, касаясь друг друга бедрами. Была некая хрустальная магия в этом томлении, которую слог мой не умеет передать, когда замерли звуки и задержалось тепло прикосновений. Я любовался ресницами ее и задумчивой морщинкой лба над переносицей, и растрепанными прядями. Все мысли мои сосредоточились на ней, с которой сделался я только что одним целым, лежащей рядом, раздетой, простоволосой, открывшейся мне, отдавшейся, разглядывающей задумчиво люстру с пятью плафонами, сохранившуюся с переезда мамы, перекинув красивую свою голую ногу поперек моего бедра.

— Папа предложил мне в Питер перевестись, в университет, — сказала Маша, продолжая глядеть на люстру. — Там у его сестры старая знакомая работает в администрации СПбГУ.

Еще когда Маша только приехала, я заметил, что задумчива она, словно хочет чем-то поделиться, но не придал значения.

Она повернулась ко мне и посмотрела долгим взглядом. Мои глаза сбежали, не выдержали пронзительной ее синевы, которая спрашивала у меня совета.

— Я поругалась с родителями, — добавила она. — Сказала, что никуда не поеду из N, буду здесь доучиваться и возможно даже потом останусь.

Она снова отвернулась и смотрела теперь невидящим взглядом на балконную дверь.

— Я про тебя им рассказала. Отец конечно стал мне говорить про гормоны, про то что второй раз на те же грабли наступаю из-за пубертантности своей… — осеклась. — Он вообще хороший у меня и добра мне желает, но я у него по-прежнему папина дочка, никак не самостоятельный человек.

Маша была из пригорода Санкт-Петербурга и весьма извилистым путем занесло ее в город N, в технический ВУЗ. А Санкт-Петербургский Государственный Университет был студенческой мечтой, одним из престижнейших ВУЗов страны. Водились в нем безусловно все болячки высшего образования: отсталость базы, непрактичные устаревшие курсы, а вязкой административщины и чинопочитания было побольше чем у нас, однако и сам ВУЗ был именитее, авторитетнее. При всем моем значительном уважении к родному университету, именно в Питере я защищал свою диссертацию.

Опять оказался я в капкане между разумностью своей и порядочностью. Не мог я Маше ничего советовать, ведь любой совет мой звучал двусмысленно. Предложи я Маше поехать, то будто бы совсем не ценил я распустившийся цветок наших отношений, не хотел быть с нею, что откровеннейшей являлось неправдой. Предложи остаться, то выступал я эгоистом, препятствовал быть может блестящей ее карьере в культурной столице. Усложнял я очевидно все до гротескных размеров, девушка во влюбленности своей наверняка и ждала-то от меня всего лишь маскулиной собственнической твердости, демонстрировавшей силу моих чувств. Только совсем это был не я.

— Молчишь? — она повернулась ко мне и теперь мы лежали с ней лицом к лицу, глаза в глаза.

— Молчу, — ответил я тихо. — Я могу, наверное, перечислить все "за" и "против" каждого решения, но, по-моему, принять его никто за тебя не может и не должен.

Я слышал ее дыхание.

— А я уже все приняла, так им и сказала. Останусь здесь с тобой.

Мы продолжали лежать с ней, почти соприкасаясь носами.

— Пожалуй, я бы еще в Хельсинки с тобой поехала, — добавила она и поцеловала меня.

Я притянул ее и стиснул в ответ и принялись мы было целоваться, но потом вспомнили, что лежим, затаившись, после первой близости и надо бы сходить в ванную. Мы рассмеялись и легко мне сделалось на душе, не хотелось и думать о том, что питерская эта тема сама собой не исчезнет, не бывает так в жизни.

Мы долго валялись в кровати, допили бутылку вина, закапывались в простыни. Давно не чувствовал я такого подъема, было мне влюбленно, хорошо и спокойно. Я почти совсем не вспоминал неприятные разговоры последних дней: с Николаем, с фээсбэшником и Лилианой.

Потом Маша нарядилась в простынь, которая безумно ей шла, и принесла с кухни бутерброды. Выяснилось, что совсем еще не поздно, только девять вечера. Мы открыли вторую бутылку вина, пили его вперемешку с чаем и целовались горячими, винными ртами.

Маша сидела на компьютерном моем кресле, жуя бутерброд, вытянув голую ногу ко мне, на диван. Я гладил ее узкую стопу, пальцы и пятку, щиколотку, поднимался выше вдоль икры к коленке и бедру.

Она задела локтем коврик мыши и заснувший компьютер отозвался писком и треском включившегося монитора и жесткого диска. Вскоре на экране из тьмы проступило белое поле со строчками программного кода моего лабораторного стенда.

— О, святая святых! — заулыбалась Маша. — Это и есть код твоей интеллектуальной квантовой нейронной сети?

Я кивнул. Она присмотрелась.

— Аккуратный. Люблю аккуратный код.

В это время раздался телефонный звонок.

Телефон в моей квартире располагался на полочке с зеркалом в прихожей. Странная это была традиция, держать телефон в прихожей, в равной доступности из кухни и комнаты. Аппарат у меня был из современных, прямоугольный, с кнопками вместо наборного диска и тоновым набором; но все же проводной, не радио, находиться во время звонка требовалось поблизости, потому что скрученный спиралевидный шнур не отпускал трубку далеко.