Теория литературы

Однако едва ли правомерно приписывать Михайловскому неограниченный субъективизм в социологии и философии. Он утверждает право нравственного суда личности над историей, опираясь на идеи социальной справедливости, отвергая философскую, национальную и историческую ограниченность предшествовавших теорий. Михайловский сочувственно цитирует письма Г.И. Успенского, в которых критикуются и «доктринеры народничества», идеализирующие народ, и «доктринеры марксизма», не понявшие Маркса и особых условий российской действительности. Если идеалом «типа» социально-экономического развития являлась для него российская деревня с ее перспективой превзойти и по «степени» развития западноевропейский экономический уклад, то сам путь развития выглядел не столь определенно и конкретно, а лишь как «направление» с наиболее близкими «станциями». Это направление он обозначил словами, характеризовавшими, с его точки зрения, идеал М.Е. Салтыкова-Щедрина: «Это далекий и в подробностях не совсем даже ясный пункт, достижение которого будет стоить многого труда, борьбы, жертв, но который может и должен сейчас руководить нами…. это светлая точка, маяк, определяющий направление нашей деятельности….» Ближайшие пункты для философа – сближение с народом не в мистицизме славянофилов, а в изучении его повседневных действительных нужд, смелости мысли, гуманизме, «действенной вере» в справедливое будущее.

Специфику художественного творчества теоретик рассматривает в духе революционных демократов – как «воссоздание» действительности «в ее живой целости». Но, в отличие от Белинского или Добролюбова, он допускает возможность соединения в одном человеке большого таланта беллетриста-художника и таланта, обладающего «силой логического анализа». Здесь критик ссылается на талант Герцена, Мильтона, Г. Успенского, не различая специфики деятельности ученого или философа. Михайловский считает излишним опровергать или отрицать «чистое искусство»: он просто не верит в него, не допускает возможности его существования. И греческое, и современное искусство отражали и отражают как текущую повседневность, так и «дух времени» в целом, служат интересам общества. Поэт-художник для Михайловского – «человек, умеющий говорить и за себя, и за другого». Это и есть для него «простая мерка» искусства: умение «говорить красками и образами за других, за молящегося, негодующего, любящего, ненавидящего, страдающего, радующегося человека». А «чистое искусство», равно как и абсолютные, безусловные мораль, справедливость, наука, – лишь «замаскированное» служение данному общественному строю. Все формы общественной жизни – этика, эстетика, мораль, наука, нравственность – тесно связаны, переплетены друг с другом и изолированно, в «чистом» виде существовать не могут. Древнегреческая «комбинация» «чистой» красоты неповторима, но и само древнегреческое искусство также служило своему обществу. Нынешнее редкое стремление к «чистому» творчеству способно порождать лишь «тепличные растения». Общий «характер», или «склад», творчества писателя Михайловский определяет «душевным складом», включающим в себя не только образ мыслей, но и темперамент, особенности психологии, даже физиологии. Характер творчества выражается в его содержании, которое, в свою очередь, определяет художественные средства и приемы, присущие писателю. В противовес узости «чистого искусства» критик выдвигает требование его широты и тем выше ценит талант художника, «чем больше струн души человеческой он затрагивает».

«Вечным» темам искусства Михайловский предпочитал изображение современных, животрепещущих картин действительности, которое, по его мнению, и гарантирует долговечность произведениям искусства. Вместе с тем он полагал, что художник должен обладать «чувством меры» в изображении темных глубин и исключительных по своей бесчеловечности картин жизни. В отличие от Пушкина, считавшего несовместимыми гениальность и злодейство, Михайловский своей формулой «жестокий талант», закрепленной им за Достоевским, тем самым не исключал возможности такого соотношения.