Теория литературы. История русского и зарубежного литературоведения

По намеченному образцу в «первичных» и «вторичных стилях» различаются и другие парные понятия, сталкивающие имманентное и трансцендентное, например, антитезы конечного и бесконечного, человека и Бога. В секундарных культурах автор как бы подражает Богу, коль скоро он создает тексты и тем самым воспроизводит акт божественного творения «текстов бытия». Как имитатор такого рода, автор оказывается здесь некоторым образом сходным с дьяволом (чья функция, по общекультурным представлениям, состоит в копировании акта творения, откуда связь демонических сил с замкнутой на себе сексуальностью, их способность к перевоплощениям, т. е. к самосозданию, и т. п.). <…> В отличие от этого в примарных культурах Творец становится подобным автору <…> (39). Соответственно, дьявол превращается в текстах «первичных стилей» в подражателя автора (неспроста Воланд может рассказать то же, что повествует Мастер в Мастере и Маргарите). Ясно, из-за чего Достоевский отвергал человекобога («я» как «он») ради богочеловека («он» как «я»). <…>

1.3. Представление об обозначаемых объектах как о знаках обязывает «вторичные стили» рассматривать изображаемое в качестве средств изображения. Жизненная ситуация, которую передает текст, уподобляется тропу, делается реализованной метафорой, метонимией, катахрезой. Эпизоды связываются друг с другом так, что содержание одного из них может быть сформулировано с помощью буквальных лексических значений, а содержание следующего – с помощью их трансформов, переносных значений. <…> Тем самым тексты «вторичных стилей» эксплицируют тропы и фигуры речи, организующие их структуру. Слово (40) предшествует действиям, совершаемым героями этих текстов, и само является действием. <…> Чтобы правильно читать тексты, вызываемые к жизни «вторичными стилями», необходимо обладать сведениями о языке и речи, а не знаниями о социофизическом мире. Можно предположить, что порождение художественного сообщения ориентировано здесь от языка и речи к фактической действительности, а не наоборот. <…> Под углом зрения «первичных стилей» «вторичные» устанавливают произвольную связь между «означающими» и «означаемыми» (Мандельштам о символизме: «Роза кивает на девушку. Девушка на розу. Никто не хочет быть самим собой»); с точки зрения «вторичных» художественных систем тексты «первичных стилей» теряют свой эстетический смысл без историко-культурного комментария (Белинский о Державине).

<…> Примарные культуры стремятся конституировать изображаемый объект как независимый от средств его словесной передачи. В основе текстов такого рода лежит, по сути дела, одна непрерывная ситуация, в которую вовлечены все герои и которая связно развертывается так, что ее исходные элементы обусловливают все дальнейшее течение событий. Произведение в целом распадается на два текста об одном и том же (что может отражаться в (41) поэтике реалистических названий – ср.: Преступление и наказание пр.). Именно по этим причинам тексты «первичных стилей» (от Чехова до Пастернака) изобилуют фигурами умолчания: предполагается, что разрывы в сообщениях о событиях могут быть устранены читателем ввиду непрерывности сообщаемых действий.