Теория литературы. Проблемы и результаты

Филологическое исследование литературы, размежевавшись с эстетикой, дрейфовало от обобщающих историко-эстетических построений к позитивистскому сбору всевозможных (не только языковых) фактов культуры, все меньше претендуя на крупные обобщения. В некоторых языках и научных традициях различаются понятия история литературы и литературная история. История литературы создает целостную картину развития национальной или мировой словесности или тех или иных ее форм в течение какого-то периода: можно, например, писать историю жанровых форм, историю стилей, даже историю «творческих методов» (другое дело, что само понятие «метода» в литературе сомнительно). История литературы стремится к генерализации, к построению масштабных эволюционных моделей (см. § 37); в этом она наследует интегральной филологической программе. А литературная история – это более эмпирическая деятельность по изучению сопутствующих обстоятельств литературного произведения. Такая позитивистская литературная история, занятая конкретными фактами, получила широкое развитие в разных странах; сегодня именно она чаще всего приходит на ум, когда говорят о работе «историков литературы».

История литературы нацелена на понимание целостного смысла текстов и целых культур, которые составляются из этих текстов; а литературная история скорее ориентируется на причинное, как правило частичное объяснение этих текстов. Эпистемологическая оппозиция понимания и объяснения, обоснованная в конце XIX века Вильгельмом Дильтеем, в значительной степени помогает уловить разницу двух историко-филологических дисциплин. Одна из них старается углубляться в смысл, а другая ищет причину; первая отвечает на вопрос: «что значит текст?», вторая – «почему он возник, почему стал таким?». Первая сосредоточена на необходимых, закономерных факторах эволюции, обусловливающих смысл текстов, а вторая более или менее явно признает приоритет факторов случайных, зачастую внелитературных, внеязыковых и внесмысловых. Поэтому история литературы обычно задается вопросом об эпохальных проблемах, которые решает литература (таких, как «становление личности» в культуре), а литературная история предпочитает выяснять творческую историю текста, конкретные прототипы его персонажей и сюжетных событий, рассматривать биографию художника как источник (причину) его творчества и т. д. Литературная история меньше, чем история литературы, озабочена связью литературы с языком, его глубинной структурой и эволюцией: язык в ней инструментализируется, это не самостоятельный объект изучения, а средство, которое можно использовать и отбросить. Позитивистскому историку литературы часто интересен не столько язык, сколько внеязыковой контекст, и он чувствует себя в своей компании не среди лингвистов, а среди историков. В библиографии к его трудам может не оказаться ни одной книги или статьи по языкознанию, зато вполне вероятно встретить там работы по социальной, гражданской истории, истории культуры, истории искусства. Развитие социологии во второй половине XIX века также способствовало этому отходу исследования литературы от собственно филологических задач: социологизирующая наука о литературе объясняет развитие последней не имманентным, требующим смыслового понимания становлением языка и культуры, а внеязыковыми и внекультурными по своей природе процессами, происходящими в обществе. Один из примеров такой объяснительной теории – марксистская теория классовой борьбы. В своем применении к изучению литературы (у Поля Лафарга или Георгия Плеханова) она пыталась заново связать генерализующую тенденцию «истории литературы» с эмпиризмом «литературной истории», отдавая преимущество социальным детерминациям художественной словесности и постулируя гетерономную теорию литературного развития, обусловленного извне, материальными факторами социального бытия. В своей ранней и радикальной формулировке она сводила все формы общественного создания к внешним определяющим факторам, отрицая за ними какую-либо собственную историю:

Таким образом, мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и соответствующие им формы сознания утрачивают видимость самостоятельности. У них нет истории, у них нет развития[16].