Теория падений (Записки зонального менеджера)

На следующие выходные прислал смс: я хочу претендовать на треть твоего времени.

“Привет! Страшно болит голова. Извини. До встречи”, — ответил Радик.

“В конце месяца летим в Гоа, не забыл?”

И Радик, так радовавшийся этому предстоящему полету, вдруг понял, что не полетит, что в душе нарастает тревога и страх, будто после этой поездки что-то безвозвратно изменится. За несколько дней до конца месяца Радик позвонил и, сославшись на болезнь жены, отказался. А когда перезвонил через месяц, Слава уже общался с ним только как с продавцом — о коллекциях, о своих отложенных вещах и о том, не мог бы Радик сделать скидку его приятелям. Потом уже едва узнавал и, сославшись на занятость, бросал трубку. А вскоре и вовсе перестал отвечать.

— Что-то Слава твой куда-то пропал? — удивлялась Ирка. — Позвони ему, нам план надо делать.

“Все кончено между нами!” — хотел сказать Радик.

— Слава? А-а, тот Слава… В ЦУМе недавно было открытие второй части, он теперь туда ездит, в “Меркури” много его друзей.

После расставания Радик снова застал себя на этих новых “женских” мыслях. Он высчитывал пользу от общения со Славой — так той женщине внутри него становилось легче, исполнялся ее девиз: “зато я что-то поимела”.

Самому Радику стало только хуже, он окончательно и бесповоротно удостоверился в бездарности и неактуальности своего научного труда, в своей неудачливости и серости.

Однажды, баюкая Германа, Радик увидел на московском канале репортаж об открытии гольф-клуба, где-то на окраине, и почувствовал, что сейчас будет Слава. Показали группу людей, а потом сразу Славу, который, мило улыбаясь, шутливо замахивался на кого-то клюшкой.

— Лорка, Лорка, смотри, это Слава, о котором… — Радик разбудил Германа.

— Ты чего так развеселился? — Лорка смотрела с удивлением.

Радик и вправду обрадовался, удивившись самому себя. Ему вдруг показалось, что он всегда ошибался — он любил Славу настоящей, преданной любовью. Это был именно тот мужчина, идеально подходящий для какой-то второй неотъемлемой составляющей Радика. Но мужчина Радик маскировал эту любовь, прятал ее от самого себя под видом корыстного желания издать книгу, работать директором диспетчерской службы и так далее, называл ее: “мне просто нравится дружить с ним, мне просто интересно с ним общаться”. Радика поражала сама возможность проявлений ТАКОЙ любви в нем, смешило и отвращало несоответствие физиологии. “Как же такое возможно в божественном мире? Зачем это нужно? Я не хочу быть извращенцем. Женщины тебе нравятся больше. Да. Отношения со Славой не нужны тебе как воздух. Ты задыхаешься? Нет, что ты! Ну и все. Все!” — так убеждал себя Радик. И чувствовал, что это не “все”. В голове мелькали картинки их встреч со Славой, он замирал и с ужасом прикрывал глаза. В Радике вообще чего-то недоставало, чтобы все время быть настоящим мужчиной, его организму не хватало сил жить в постоянном страхе и мужской ответственности за другие жизни. Слава давал отдых всему мужскому в Радике, он ослаблял в нем тугой этот узел.

— Ты чего жмуришься, как котяра? — засмеялась Танька, глядя на него через зеркальное отражение.

За отложенными кардиганами “Федели” и “Биланчиони” приходил писатель-фантаст Василий Гольяненко, 52-й размер, ворот сорочки 43, предпочитает кэжуал. Радик хотел рассказать ему о себе, но, памятуя о Славе, Зоненфельде и прочих, отказался от этой мысли. Однако Гольяненко сам все выспросил у Радика, и, только когда тот ненавязчиво стал предлагать ему свой мистический труд о самолетах, Гольяненко понял, что милый и удобный продавец перешел за свою функцию и превращается в его личную проблему, — испугался, пошел на попятную, но рукопись все же взял с досадой и премногими оговорками. И Радику стало так тяжело, что захотелось остановить его на эскалаторе и отобрать свой тяжкий бумажный кирпич.

“В магазине, перед закрытием, когда я укладывал галстуки в ящик, молодой продавец из “Китона” спросил:

— А у тебя есть какая-то мечта? — он смотрел на меня с пустым сожалением и отчуждением.

Я и сам так когда-то спрашивал у совсем уж недалеких, неудачливых и тупо спокойных людей. “Хотелось бы, конечно, чтоб самолеты не роняли”, — подумалось. А ответил в том смысле, что мне уже не о чем мечтать, что с возрастом и т.д., бред, короче”.

Радик спохватился и вздрогнул, ощутив себя окаменело сидящим в гремящем вагоне метро. “Что я, кто я, куда еду?” — страх поселился в его душе.

Радик вдруг стал различать на лицах людей в метро этот вечный знак того, что ты прошел испытание, утратил иллюзии, и твои мечты не сбылись, ты не стал, кем хотел, но надо дальше жить. И в голове у него остались только мысли о торговле, о том, что Ирка, тварь, проданные им костюмы забила на Таньку, о том, что бухгалтерия потеряла куда-то два его рабочих дня. Череда его дней сливалась с бесконечным и бессмысленным воем метро.

Радик начал попивать. Алкоголь примирял его с действительностью и с самим собой, он стал его небом и самолетиком в нем. Радик начал курить с прежней силой.