Теория сознательной гармонии

Мы изучали историю культуры и искусства как следы школы. У нас был вечер о египтянах, их богах, архитектуре, иероглифах. Затем был вечер о финикийцах и иудеях, о танцах, значении алфавита и о храме Соломона. Затем о греках, открывших свободу индивидуальной совести и чувствовавших законы ритма и гармонии во всем, что они делали. Был еще вечер об исторической ситуации в первом веке до Христа, о порче и проституции старых путей, о скрытом указании, что идет что-то новое. Мы говорили о глубоком различии между старыми путями, которые существовали лишь для избранных посвященных, в замкнутом кругу духовенства, учившего в темноте и тайне и старавшегося закрепить эту форму навсегда, со всеми мумиями, могилами и храмами, – и учением Христа, на открытом воздухе, на большой дороге, обращенным к любому, кто хотел слушать среди обычных обстоятельств своей жизни. Странно, что так много сохранилось физических следов Египта, но совершенно ни одного следа первых трех веков христианства – ни могил, ни храмов, ни искусства. Но был открыт путь в совершенно другое измерение. Искусство и физический символизм вошли только с мудрецами из Александрии, святым Климентом, Оригеном и другими, воспитанными в старой традиции.

Разные пути

4 апреля 1949 года

На самом деле существует много оснований к тому, чтобы разные пути не смешивались. Яичница с беконом – великолепное изобретение, и клубничное мороженое тоже, но смешанные друг с другом они перестают быть человеческой пищей. То же самое происходит и на высшем уровне.

Но необходимость разделения путей вовсе не означает, что люди разных путей не могут встречаться друг с другом, становиться лучшими друзьями и учиться друг у друга. И если им не удается научиться чему-то друг у друга, то они теряют по-настоящему великую возможность. Но люди способны на это только тогда, когда понимают общий фундаментальный принцип, но уже не воспринимают его как личный.

О том на школьном* пути, что вызывает недоумение и замешательство, я бы сказал только, что в школе вещи не являются тем, чем кажутся – и только через пятнадцать лет я начал понимать, что осуждением ничего понять невозможно.

4 ноября 1950 года

Я все больше чувствую, что внутри работы понимание единства и постепенное растворение подозрений и сопротивления – это одна из самых важных задач. Это не означает компромисс или смешение. Напротив, имея большее понимание целого, каждая группа будет делать свою работу еще лучше.

Мне кажется, что мы достигли какой-то новой фазы. В первые два-три года после смерти Успенского основная работа состояла в том, чтобы отобрать и объединить его друзей, представить их друг другу, помочь им прийти ко взаимопониманию, сделать их единым телом, в котором новый уровень понимания, ставший доступным благодаря Успенскому, мог циркулировать свободно. Если бы главное ударение не делалось на этом отборе, то все было бы подавлено или рассыпано. Но, при неком скрытом руководстве свыше, это произошло. Среди друзей Успенского сейчас действительно существует единство и понимание.

Теперь, я чувствую, акцент слегка смещается. Люди должны стараться видеть вещи на большей шкале, стараться не обвинять, не судить и не бояться других направлений. Если в понимании того, что было нам дано, есть ошибки, то их так или иначе нужно исправить, чтобы работа как целое могла быть выполнена. И все, что служит пониманию и притяжению между различными частями работы, облегчает эту задачу; а все то, что превращает естественные органические деления в жесткие непроходимые барьеры, ее затрудняет.

Конечно, это медленная терпеливая работа – и все, что делается в слишком большой спешке или делается неправильно, будет скорее испорчено, чем исцелено. Но однажды – через сколько лет, мы не знаем – все стороны нашей работы соединятся вновь; и мы должны всегда иметь это в виду.

Как мне представляется, разделение между Гурджиевым и Успенским имело очень глубокий смысл – позволить различным аспектам большого плана развиваться без помех друг другу. И я чувствую, что не-смешивание этих двух линий все еще очень важно. Эти две линии влияния имеют совершенно различное качество – они не то что не должны, а не могут перемешаться. Они как масло и вода.

Идея о том, что люди из этих двух направлений должны встречаться, некоторых глубоко шокирует. Но я не против таких шоков. То, что шокирует наши глубочайшие убеждения, что заставляет нас взвешивать одно добро в сравнении с другим добром, может очистить эти убеждения и побудить искать в себе еще глубже. Это все, о чем мы можем просить.

5 января 1951 года