Теперь я стеллинг!

На данный момент здесь уже остались лишь те, кому выпал наряд на уборку и мытьё посуды: три-четыре стеллинга, которые сновали между ковров, раскидывая тарелки и приборы, а так ещё два, которые ловко и споро подметали полы. Один из этих стеллингов нас заметил, расцвёл лицом, после чего, бросив своё дело, подбежал к нам, на ходу выкрикнув:

— Сестрёнка Шестая, добрых звёзд тебе! — вот ещё, кстати, один из примеров странностей моей расы — ребята никогда не делили «утро», «день», или «ночь», а всегда здоровались нейтральным — «добрых звёзд тебе». И у меня, до сих пор, эта фраза вызывала смешки и диссонанс. М… так, если я что-то понял, то такое «неформальное» обращение… короче, эта одна из моих товарок. Так, кто у нас там на кухне сидел?

— И тебе добрых звёзд и верного пути, сестра Вторая, — между тем отвесив стандартное приветствие, ответила Шестая.

Я же, скосив взгляд, начал изучать мою «вторую» сестру: она вполне себе походила на стандартного стеллинга. Те же волосы, золотого цвета, с белым ободком на макушке, скреплявшим причёску, сероватые глаза, а также слегка замызганный и подпаленный фартук. Ростом и комплекцией она почти что повторяла меня, то есть, была чуть меньше и ниже, нежели Шестая. Та, вообще-то говоря, превосходила меня ростом на целую голову. Ну, а также лицо, которое, несмотря на следы копоти, было один в один как у всей нашей семейки. И как Папаня нас не путает, мне прям очень интересно?

Наконец-то взглянув и на меня, Вторая заметно напряглась, а радостная улыбка медленно сходила с её лица. Взгляд стал серьёзным, колючим, и даже, не покривлю душой, если скажу, что посмотрела она на меня прямо таки надменно, с неприязнью.

— М… всё ещё возишься с этой бракованной, сестрёнка Шестая? — одно из слов, видимо, чтобы я не понял, Вторая произнесла тихо и… на стеллингском языке. Впрочем, мой гугол вполне справился со своей задачей; кроме того, тот факт, что меня проигнорировали и не стали приветствовать, несмотря на то, что я, вроде как, и сделал нужный жест, о чём-то да и говорит…

— Вторая, не смей, — грозно зашипела Шестая, тоже перейдя с гарданского на стеллингский. Пусть я и не видел мою защитницу (или опекуншу, уж не знаю, что ближе) спереди, поскольку стоял чуть позади, но зато заметил, как напряглась Двойка, точно бы готовясь к драке, или удару. Чую, что если не вмешаюсь, быть беде… так, красноречие, работаем! Камера, мотор!

— Добрых звёзд тебе, сестра Вторая. Как проходит твой день на фронте кухонных работ? Всё ли хорошо? Ничего не убежало? Наверняка порадуешь нас чем-нибудь вкусненьким на обеде! — сделав свой голос максимально миролюбивым и приятным, снова приложив руку к сердцу и отвесив поклон, я чуть-чуть шагнул вперёд, не забывая без умолку работать языком.

Правда, мои слова, почему-то, вместо того, чтобы быть воспринятыми как надо, произвели фурор: Шестая и Вторая, игравшие в гляделки, обе вздрогнули и ошарашенно обернулись на меня. Мне показалось, или Двойка имела такой вид, точно бы увидела говорящую табуретку? Да не, глюки… но, однозначно, что её личико состроилось в гримасу среднюю между изумлением, отвращением и испугом. Помотав головой, она, сверкнув глазами в сторону моей вожатой, что-то пролепетала, после чего быстро ретировалась.

Шестая, посмотрев на меня с немым укором, только покачала головой, после чего мы поспешили покинуть ставшую такой негостеприимной столовую. М, мне кажется, или я спиной на себе чувствовал провожающие нас взгляды?

Покуда мы шли к следующей остановке нашего маршрута, я решил переговорить о недавнем «инциденте» с моей проводницей:

— Сестрёнка Шестая, а почему Вторая так странно на меня отреагировала? — уточнять, что я частично понял их шипение, я не стал. Шестая, снова вздохнув, замедлила шаг, после чего, дёрнув ушами, обернулась на меня. И глаза её были о-очень задумчивые. Некоторое время, видимо не решаясь начать разговор, она молчала, пока её губы то открывались, то закрывались. Наконец, она ответила:

— Понимаешь, сестрёнка Тринадцатая… — и многозначительно так поводила зрачками по сторонам, мол, а вдруг тут есть уши? Я же, сложив руки на груди, чуть надул губы и ещё так намекающе постучал ногой об пол. Та моргнула, затем опять тяжёло выдохнула и наконец решилась: — Тринадцатая… другие сёстры, особенно Вторая, Третья и Седьмая — не особенно тебя жалуют, Тринаверсе, — ну, это я как раз понял, господин кэп! Особенно по тому, как Седьмая приходила меня потроллить. «Тринаверсе», кстати, это и есть «Тринадцатая», ну, на гарданском. Правда, почему-то в этот раз синхронист решил оставить это без перевода…

Заметив, что та снова стихла, погрузившись в мысли, я покашлял, привлекая внимание. Шестая очнулась, помотала головой, затем продолжила:

— Понимаешь, ты всегда была очень слабой, часто болела, постоянно терялась, а также всё время вляпывалась в неприятности и истории… именно поэтому отцу приходилось уделять тебе больше времени, чем всем остальным. Ну и…