В тот день она позвонила Дилану и договорилась о встрече.
Он сидит неподвижно, и Джой гадает, дышит ли он вообще. Она изучает фотографию Никки и их детей на столе.
– Я не понимаю, почему все так обеспокоены из-за алкоголя, – говорит она. – Это случилось всего несколько раз, а все так волнуются, словно я законченная алкоголичка.
– Кто это «все»?
– Что?
– Ты сказала, что все волнуются. Кого ты имеешь в виду?
– Ну, папа и бабушка… и Джои.
– Как дела у Джои? Она пожимает плечами.
– Откуда мне знать?
– Вы не общаетесь?
– Редко.
– Однако ты думаешь, что он тоже обеспокоен?
– Это потому, что я туплю… – Она замолкает на полуслове и делает глубокий вдох. – Матери он никогда не нравился.
– Ты знаешь почему?
– Она винила его за это.
Она убирает челку со лба и проводит пальцем по еле заметному белому шраму.
Ночью, когда она не может заснуть, она трогает его. Почти невидимый шрам, но она изучила его так же хорошо, как и остальное тело.
– Она хотела, чтобы я тоже винила Джои в этом, но я отказалась. Я разочаровала ее… как обычно.
– Как обычно?
– Сложно постоянно разочаровывать человека, но у меня получалось.
– Как конкретно ты ее разочаровывала?
Джой подумала, сколько ей еще придется сидеть здесь и вести эти пустые разговоры.
– Тем, что была сама собой, наверное. Начнем с того, что ей нужен был ребенок с голубыми глазами.
Ее удивляет, откуда только возникают подобные воспоминания. Уже прошли годы с тех пор, как она думала об этом…
Они лежат с матерью лицом к лицу, обнявшись. Ее мать вздыхает.
– Жаль, что у тебя не голубые глаза. Ты была бы просто идеальна.
Сколько же ей тогда было? Два, три года? И был ли это единственный случай? Почему это воспоминание врезалось ей в мозг? Почему она так четко его помнит? Она хотела, когда смотрела в зеркало, чтобы ее глаза изменились, посветлели, чтобы они были такими красивыми, как хотела мать. Но они все равно оставались того же темного цвета, и мать отворачивалась, плотно сжимая губы от разочарования.
Легче говорить о матери, чем обсуждать Джои. Говорить было несложно. Она помнила спокойные годы, тишину и одиночество, которые воцарялись в Рокроузе, когда отец уезжал. И эту тишину ей надо было разрушать криками и капризами, чтобы потом остаться одной в комнате и плакать, пока не успокоится.
Домашнее образование, единственное решение.
– Я знаю, что для тебя лучше, – говорила мать. – Мать всегда знает, что надо ее ребенку.
– Но я хочу ходить в настоящую школу. Я не хочу все время быть здесь с тобой!
Она не хотела этого говорить, и мать снова отшлепала ее за наглость. Джой тихо расплакалась, когда мать вышла из комнаты, но она, должно быть, услышала ее, потому что вернулась и принялась укачивать дочь.
У Дилана бесстрастное лицо. Он выглядит неприметно в сером свитере и брюках, но, возможно, это сделано намеренно, чтобы стать невидимым, что позволит эмоциям людей свободно выплескиваться, подобно прибою.
– Раньше, когда я была маленькая, она записывала всякие вещи в книжку. Она называла ее Судебной книгой. Каждый раз, когда я делала что-то не так, она записывала это туда, чтобы Господь увидел и использовал эту информацию в Судный день. Это пугало меня… Каждый раз, когда я видела, что она что-то записывает, я думала, что снова расстроила ее. Как могла она…
Джой замолкает и всхлипывает, а Дилан ждет, когда она продолжит. Она думает, что он может так просидеть и прождать целый день, если понадобится.
– Она встретила смерть почти с радостью, – выдавливает Джой. – Она предпочла умереть, чем продолжать жить со мной… жить с разочарованием.
Дилан поднимает на нее взгляд.
– Ты никогда не думала, что она была разочарована в себе, а не в тебе? Возможно, именно это та причина, которую ты не можешь понять?
– Почему? Предполагалось, что я буду ее чудом.
– Сложно оправдывать подобные ожидания. Почему она считала тебя чудом?
– До меня у нее было несколько выкидышей.
– Я этого не знал.