Теперь или никогда!

Но память о Мите останется надолго. Навсегда. И школе, в которой он никогда не учился, в которой будут учиться другие ребята, не знавшие войны, присвоят имя Мити Воронцова, и его отец, вернувшись с фронта, будет вспоминать о сыне, и думать о нем, и хранить в своей памяти его слова, улыбку, смех, желания, которым так и не суждено было сбыться.

Глава тринадцатая, в которой рассказывается о мужестве и хладнокровии

«Модная сапожная мастерская модельера Воронько» открылась, как обычно, в девять часов утра.

Сам хозяин, толстый человек с подслеповатыми глазами, ходил по своей мастерской, то и дело поглядывая на часы, висевшие на стене.

Время близилось к половине десятого, а заказчик, для которого уже все было приготовлено, не появлялся.

Уже несколько раз Воронько подходил к мастеру, светловолосому молчаливому пареньку, и оглядывал лежавшую возле него пару шевровых, блестящих, словно лакированные, сапог.

«Господин Гомберг будет наверняка доволен! — удовлетворенно думал Воронько. — Сапоги сделаны на славу!»

Одобрительно взглянул на мастера:

— Я доволен тобой. Молодец!

Он взял в руки один сапог. Блестящая кожа отразила его лицо с подслеповатыми глазами.

Что правда, то правда, работа превосходная. Ведь на ноги господина Гомберга изготовить обувь нелегко, поэтому он может носить только заказные сапоги…

Интересно, что-то он скажет, когда увидит эти прекрасные сапоги? В сущности, сделано не хуже, чем в самом Берлине…

— Гляди-ка, — хозяин взглянул на часы, — уже восемь минут одиннадцатого…

Недоуменно пожал плечами. Что же такое могло случиться, что господин Гомберг внезапно изменил своей привычной пунктуальности?

Без двадцати одиннадцать Воронько сказал, обращаясь скорее к самому себе, чем к своему мастеру:

— Пойду-ка я зайду домой к господину Гомбергу, узнаю у адъютанта, что там такое…

— Как хотите, — флегматично отозвался мастер.

Он был превосходный умелец, то, что называется «золотые руки», но характером был сдержанный, не по возрасту молчаливый, словно бы раз и навсегда решивший никогда ничему не удивляться.

Однако хозяину эти качества молодого мастера даже нравились; во всяком случае, это куда лучше и солиднее, чем если бы парень оказался пустобрехом и балаболкой.

И еще было приятно, что мастер из хорошей, благонамеренной семьи, патриотично настроенной к новому порядку.

Воронько вышел, закрыв за собой дверь мастерской; мелодично звякнул колокольчик, привешенный над дверью.

Мастер молча проводил его глазами и принялся за новую работу — прибивать кожаную подошву к лакированным штиблетам шеф-повара немецкого ресторана Раушенбаха.

Не прошло и десяти минут, как хозяин мастерской вбежал, именно вбежал обратно. Лицо его побледнело. Подслеповатые глаза озабоченно моргали.

Он тяжело дышал и сразу же, вбежав в мастерскую, упал на стоявший около дверей стул.

— Ты… ты только подумай, — прохрипел Воронько. — Нет, ты только подумай…

Он вынул платок из кармана и судорожно вытер им свое разом вспотевшее лицо.

Не говоря ни слова, молодой мастер встал со своего места, отправился в глубь мастерской и вскоре появился снова, держа в руке стакан с водой.

— А ну выпейте, успокойтесь, — лаконично сказал он.

Воронько отпил несколько глотков.

— Господин Гомберг погиб, — торжественно произнес он. — Сегодня в семь утра, когда господин Гомберг выходил из дома, неизвестные злодеи выстрелили в него из пистолета, и на месте… — Голос его оборвался, он отпил воды из стакана. — Какой кошмар, какой ужас, подумать только!

Мастер сочувственно кивнул.

Воронько осушил весь стакан и вроде бы слегка пришел в себя.

Поистине человек никогда не знает, что ждет его в следующую минуту, да чего там минуту — секунду, полсекунды!

Ему вспомнился господин Гомберг, еще третьего дня сказавший ему своим скрипучим голосом:

«Я люблю точность во всем. Чтобы сапоги были готовы ровно в девять часов ноль-ноль минут. Понятно?»

И он, Воронько, поспешил согласиться с господином Гомбергом:

«Да, конечно, господин Гомберг, в девять часов ноль-ноль минут вы сможете обуть новые сапоги…»

Воронько недовольно окинул сапоги грустным взором.

Еще некоторое время тому назад они так радовали его, а теперь…

Слов нет, жаль господина Гомберга, безусловно жаль, но, в конце-то концов, почему он, хозяин мастерской, должен страдать больше других?

Ведь теперь, когда погиб господин Гомберг, пропали и затраты на сапоги, заказанные им. А ведь достать такую кожу было нелегко…

Казалось, молодой мастер разгадал мысли своего хозяина.

— Да вы не печальтесь, — спокойно сказал он. — Господина заказчика мы, ясное дело, не вернем. А расходы уж как-нибудь возместить надо бы…

— Что же ты предлагаешь? — грустно спросил Воронько.

— Я их переделаю: перетяну, посажу на новые колодки, и все, дело с концом. Да купит их кто-нибудь из ихних же офицеров, не беспокойтесь! Такие сапоги не пропадут.

И мастер снова мерно застучал молотком, прибивая гвозди к подметке.

— Ну, Василий… — сказал Воронько.

У него не хватило сил высказать все то, что в этот миг он ощутил к своему мастеру.