Теперь или никогда!

Вот уж, действительно, ничего не скажешь, с мастером ему повезло. Безусловно повезло!

…Каждое утро, ровно в семь часов утра, господин Гомберг выходил из дома и садился в машину, чтобы ехать в свое учреждение, завоевавшее столь недобрую славу среди жителей города.

Господин Гомберг отличался необычайной, скрупулезной педантичностью.

Еще тогда, когда он был совершенно зеленым юнцом, он раз и навсегда выработал для себя правила жизненного поведения, которых старался неуклонно придерживаться, что бы ни случилось.

Вставал он всегда в одно и то же время, завтракал в точно установленные им часы, отдавал работе столько времени, сколько требовалось для того, чтобы не прослыть лентяем и не заслужить недовольства начальства.

Главное и незыблемое — всегда, постоянно, неуклонно думать о здоровье, о том, чтобы как-нибудь и чем-нибудь не повредить своему здоровью, необходимому фатерланду и фюреру. Все остальное приложится. Так учил его отец.

Война в известной степени нарушила правила, выработанные господином Гомбергом. Ничего не поделаешь, недаром французы говорят: на войне как на войне! Хотя они и неполноценная нация, но отдельные представители ее умели порой найти подходящие выражения.

Да, именно так: на войне как на войне!

Он дослужился до высоких чинов, начальство благоволило к нему, жители оккупированного города боялись его.

Еще никогда никому не удалось увидеть его расстроенным, несобранным, распустившимся. Никогда никому!

На родине, в далеком городе Штеттине, у господина Гомберга была семья, которой он был душевно предан: жена и двое сыновей, будущих солдат фюрера.

Каждый месяц господин Гомберг посылал своей семье богатые посылки и писал письма, проникнутые теплом, столь, казалось бы, чуждым ему.

И в это утро, последнее утро своей жизни, господин Гомберг встал, как и обычно, в половине седьмого. Побрившись и выпив чашку черного кофе (он не любил утренних завтраков, считая их вредными для здоровья), господин Гомберг по обыкновению записал в свой настольный блокнот:

«№ 1. Заехать в сапожную мастерскую за сапогами.

№ 2. Приказать отправить посылку с салом и домашней колбасой на родину.

№ 3. Договориться с начальником гестапо, провести совместный допрос двух пойманных, подозрительного вида людей, скорее всего связанных с партизанами.

№ 4. В 14.00 обед в ресторане.

№ 5. Переговорить с военным комендантом города фон Ратенау.

№ 6. Приказать прочесать лес, окружающий город…» И в скобках: «для проверки поступивших сведений о якобы появившихся там партизанах».

Господин Гомберг написал последнее слово и задумался. Что еще? Может быть, еще что-то выпало из его памяти?..

Он выглянул в окно. Машина стояла возле подъезда. Шофер, испытанный, хорошо проверенный, которого он привез с собой из Германии, терпеливо дожидался его.

Господин Гомберг взял папку, бросил последний взгляд в зеркало на свою сухощавую, но, по его мнению, исполненную неподдельного достоинства фигуру и медленно спустился по лестнице.

Он дошел было почти до дверей, когда в подъезд навстречу ему вошел молодой человек. Он поравнялся с господином Гомбергом. Лицо его показалось господину Гомбергу знакомым.

Молодой человек остановился возле господина Гомберга, почти преградив ему дорогу. Господин Гомберг изумленно приподнял брови.

— Айн момент, — сказал молодой человек и, вытащив револьвер из кармана, выстрелил в него в упор.

Господин Гомберг упал, сраженный наповал. В последний момент своей жизни, уже теряя сознание, он вдруг вспомнил, почему лицо встречного показалось ему знакомым: это был мастер из той самой сапожной мастерской, где для господина Гомберга шили особые, по специальному заказу сапоги.

Потом все смешалось, глухая, черная тьма плотно надвинулась на него, и больше он уже ничего не помнил и не видел…

Юноша выстрелил в господина Гомберга и быстро взбежал по лестнице наверх…

Он не видел, как стрелявший в него юноша быстро взбежал по лестнице наверх и встал там, прижавшись к стене, в то время как раскрылись двери подъезда и ворвался шофер, ожидавший господина Гомберга на улице.

Шофер бросился к своему шефу, лежавшему в луже крови. Потом, окончательно растерявшись, выбежал на улицу, взывая о помощи.

И в этот самый момент из подъезда неторопливо вышел человек, немного прихрамывающий, спокойно завернул за угол.

На соседней улице уже гудели гудки машин, слышались взволнованные голоса немецких солдат…

А молодой человек спустя полчаса спокойно вошел в сапожную мастерскую, привычно уселся на свое место у окна, время от времени поглядывая на отлично сработанные им сапоги из блестящей, похожей на лак, кожи, которые он приготовил для того, кто больше уже никогда за ними не придет…

В тот же вечер Вася снова явился к Петру Петровичу:

— Есть какие-нибудь новости?

— Первую, основную новость ты, наверно, знаешь, — ответил Петр Петрович. — Убит начальник полиции.

— Как не знать.

Весь день в городе были облавы. Гитлеровцы хватали жителей прямо на улице, на базаре, врывались в дома, забирали ни в чем не повинных людей и везли в тюрьму.