Теперь или никогда!

— Дорогой мой, — сказал Петр Петрович, — у меня одна-единственная пара ботинок, как же я могу оставить ее? Не пойдешь же босым по городу!

— Разумеется, — охотно согласился Воронько и приказал: — Вася, давай принимайся за работу, а господин Старобинский подождет. Не угодно ли вам присесть вот сюда, на стульчик?

— Благодарю вас, — ответил Петр Петрович.

Он снял ботинки, передал их Васе. Вася прилежно склонился над каблуками. Незаметно, быстро вынул из дырочки в каблуке тонкую, свернутую трубочкой бумагу. Быстро пробежал глазами короткие строчки.

Между тем мастерская постепенно заполнялась людьми. Пришли два офицера, потом какая-то женщина, потом пришла мадам Пятакова, которой захотелось заказать себе замшевые вечерние туфли.

Хозяин был занят с клиентами. Вася прибивал набойки к ботинкам Петра Петровича. Не поднимая головы, прошептал, едва шевеля губами:

— Наш доктор тоже исчез. Муж Аллы Степановны.

— Когда?

— Тогда же, очевидно. Пошел в «замок» поглядеть на раненых и не вернулся.

Петр Петрович прошептал так же тихо:

— Все ясно.

— Без паники, — прошептал Вася. Громко пристукнул молотком о подметки. — Пожалуйте. Все в полном порядке.

— Премного благодарен, — отозвался Петр Петрович и, подойдя к Воронько, сказал: — Вы правы, мастер у вас превосходный.

— Еще бы, — с гордостью произнес Воронько. — Когда-нибудь мы его отправим в Берлин для повышения квалификации, он там всем нос утрет. Как вы считаете?

Петр Петрович бросил беглый взгляд на невозмутимое лицо Васи и сказал убежденно:

— Безусловно согласен с вами.

Глава семнадцатая, в которой Петр Петрович делает неожиданное для себя открытие

Иногда случается такое: множество событий, которых с лихвой хватило бы на целую неделю, выпадает на один день. Всего лишь на один день.

Так случилось и на этот раз.

Днем, в начале первого, в фотографию явился не кто иной, как сам капитан Хесслер. Капитан был, как и обычно, холодно надменен, цедил сквозь зубы слова, и переводчик, пришедший вместе с ним, объяснил Петру Петровичу, что господину капитану угодно, чтобы его сфотографировали, так как он желает послать свои карточки на родину.

— С превеликим удовольствием, — привычно ответил Петр Петрович.

Хесслер скинул свою щегольскую, дорогого сукна шинель, остался в мундире, увешанном орденами.

Хесслер вынул расческу, причесал перед зеркалом волнистые волосы, пристально разглядывая свое красивое холеное лицо.

Потом сказал переводчику несколько слов. Переводчик откланялся.

— Я больше не нужен господину капитану, а вы, надеюсь все поняли.

— Я все понял, — подтвердил Петр Петрович.

И вот они остались одни — старый фотограф и капитан Хесслер. Мити не было, должен был прийти с минуты на минуту.

Петр Петрович усадил Хесслера на стул. Чуть повернул его голову набок, едва касаясь ее руками.

— Попрошу вас сидеть вот так…

Сделал несколько снимков.

— А теперь поверните голову вот сюда…

Хесслер послушно исполнил его просьбу.

— Все в порядке, — сказал Петр Петрович, — готово, фертиг.

Хесслер встал со стула. Одернул на себе мундир. Снова расчесал волосы. Потом подошел к Петру Петровичу. Огляделся по сторонам и вдруг сказал тихо, ясно и четко произнося русские слова:

— Не могли ли бы вы снять меня? Размер кабинетный, на темном фоне.

Петр Петрович ошеломленно взглянул на него. Он мог ожидать всего что угодно, решительно всего, но то, что сказал этот выхоленный, надменный немец, совершенно поразило его.

— Не могли ли бы вы снять меня? — снова повторил Хесслер, выразительно выделяя каждое слово.

Петр Петрович постарался справиться со своим замешательством.

— Нет хорошей бумаги.

— Бумагу достанем.

Хесслер вынул из кармана маленький квадратик картона.

— Такой годится?

— Да, — машинально ответил совершенно потрясенный фотограф. Он все еще никак не мог прийти в себя. Подумать только, этот ариец, не сказавший с ним ни единого слова, оказывается русский, мало того, он связан с подпольщиками, он — свой!

А Хесслер продолжал все так же тихо:

— Передайте всем, кому надлежит передать: напали на след подпольщиков…

Петр Петрович молчал, пытаясь справиться с охватившим его волнением.

— Вы поняли? — повторил Хесслер. — Немцы напали на след…

Открылась дверь. Вошли два немецких солдата. Увидев офицера, четко, словно по команде, отдали честь. Хесслер небрежно козырнул в ответ.

Потом так же небрежно кивнул Петру Петровичу и вышел из фотографии.

— Вы сниматься? — любезно спросил Петр Петрович. На миг мелькнула мысль: «Может быть, не сниматься, а за мной…»

Солдаты ответили в один голос:

— О да, яволь…

— Прошу сюда, — сказал Петр Петрович. — Постараюсь снять вас самым лучшим образом… — Руки его дрожали.

А день все еще продолжался, день, полный самых неожиданных событий.

Как и обычно, Катя подавала в ресторане блюда немецким офицерам. Но все валилось у нее из рук. Одна и та же мысль сверлила ее сознание: «Как случилось, что немцы обнаружили раненых? Кто же предал их? Кто?»

Прибежал Митя. Она дала ему поесть на кухне. С болью смотрела на него, уплетавшего за обе щеки.

Подошла Соня, шепнула на ухо: