Теперь мы квиты

– Прости, Ия. Я знаю, что тебе сейчас тяжело, но нас с тобой ждет долгий разговор по душам.

И я рассказываю. С самого начала. С того момента, как умерла мама и Глеб забрал меня к себе. Рассказываю об отношениях с братьями, и о встрече с Лукой. Порой прерываюсь для того, чтобы выпить воды и собраться с духом, чтобы продолжить вываливать все исподнее перед малознакомым человеком. Она пообещала, что все останется между нами. И я поверила ей. В любом случае, ведь другого выбора у меня нет. Но рассказ об услышанной записи разговора Луки и его друзей дается мне слишком тяжело. Но я говорю. Взяв себя в руки, ради Варламова, я выкладываю ей все. И только, когда я замолкаю, понимаю, что стало немного легче. Самую малость, но легче.

Мы сидим в тишине. Доктор делает какие—то записи в своем блокноте. Пишет неспешно, словно и спешить то некуда. А потом откладывает в сторону документы и поднимается.

– Ия, – она обходит стол и усаживается напротив. – Скажи, ты любишь себя?

Я не знаю, что ей ответить. Не знаю, как правильно. Хочется, чтобы это поскорее закончилось.

– Это простой вопрос, милая. Просто ответь на него.

Женщина наклоняется ближе, смотрит мне в глаза. И сейчас я понимаю, что она искренна со мной. Нет больше фальшивой улыбки и дежурного взгляда. Она выглядит так, словно переживает обо мне. Словно ей есть до меня дело. И я понимаю вдруг, что сейчас мне хочется ей довериться. Хочется, чтобы она помогла.

– Ты хочешь стать инвалидом? Хочешь умереть от истощения и от отказа всех органов? Твой вес сейчас – сорок шесть килограмм при росте сто шестьдесят восемь сантиметров. Еще шесть килограмм и твоя женская репродуктивная система даст сбой. Скажи, ты хочешь родить ребенка?

От ее слов мне не по себе.

– Хочу.

– Но ты не сможешь. Ты не сможешь выйти замуж, не сможешь зачать, как бы не старался твой мужчина. Если ты продолжишь в том же духе, то уже через пару месяцев твой организм начнет отказывать. Орган за органом, понимаешь? Почки, печень, желудок. А когда боль станет совсем невыносимой, и ты решишь начать есть, процесс будет необратим. У тебя пока есть шанс вернуться к нормальной жизни, так воспользуйся им…

В глазах нещадно щипало. Я смотрела на нее, не мигая. Знала, если моргну, слезы польются рекой. Эта женщина только что вспорола самые глубокие раны. Обрисованная ей перспектива делала меня несчастной.

– Ты должна себя полюбить Ия…

А вот после этих слов, я сдалась. Из горла вырвался всхлип, я прикрыла рот, чтобы не разрыдаться в голос. Перед глазами все плыло от затопивших слез.

– Я не могу, как вы не понимаете?! Он всегда был лучше меня, ярче. Вокруг него всегда толпы поклонниц. И то голосовое сообщение, оно сломало. Я знаю, что Лука так не считает, и мы не раз проговаривали с ним тот момент, но те отвратительные слова… они сломали меня, понимаете? – я то и дело проводила пальцами по лицу, стирая влажные дорожки. Мой голос от слез стал гортанным.

– Я боюсь потерять его, но также я понимаю, что должна держать себя в руках, чтобы соответствовать ему, чтобы быть красивой. У меня умерла мама, когда мне было семнадцать. Потом приехал брат, он забрал меня и дал мне дом… Я любила брата, но он пропал. У меня только Лука остался, и я боюсь, что он отвернется. Кому нужна больная? Или некрасивая?

Она кладет руку мне на ладонь, сжимает ее.

– Ты считаешь, он может бросить тебя, если вдруг ты поправишься? – в ее голосе звучало удивление.

Я не раздумывая, кивнула. Этот страх не дает мне нормально жить. Не дает спать, есть. Когда мы помирились с Лукой, я думала, будет легче. Но ничего не изменилось. Я по—прежнему боюсь.

– Давай немного с другой стороны посмотрим на ситуацию. Скажи, отчего умерла твоя мама?

– У нее было больное сердце. Сделали операцию, но она не помогла…

– Она долго болела?

В горле пересохло. Даже сейчас эти воспоминания давались мне с трудом.

– Полгода.

– Тебе было шестнадцать. Мама болела, ты вынуждена была одна ухаживать за ней. Ты пережила много боли, девочка. И я знаю, ты не хочешь вспоминать о ней, но сейчас это нужно сделать…

Конечно же я помню. Все до малейших деталей. Мамины больные глаза и слезы. Ее страх, и мой, детский, парализующий ужас. Страх остаться одной. Страх потерять ее.

– Вспомни, что ты чувствовала, когда видела, что ей хуже день ото дня, – голос женщины становится тихим. Она просит об ужасных вещах.

– Вспомни, как радовалась, когда было хоть небольшое улучшение, и оно давало тебе надежду.

Я закрыла лицо, потому что больше не могла. Меня трясло. Словно вся боль, утрамбованная мной с тех времен, сейчас выходила наружу. Больно. Так, будто старый огромный гнойник прорвался, и сейчас все это буквально выдавливали из меня.

Доктор подошла и обняла меня. Я опустила голову ей на плечо, обняла в ответ. И пока я плакала, она продолжала держать меня.

– Помнишь, милая. Конечно же, ты помнишь. Именно так чувствует себя Лука. Потому что ты не хочешь выкарабкаться. Он понимает, что ты убиваешь себя, Ия. Он видит то, что видела ты, когда умирала твоя мама…

Я отстранилась. Она потянулась к карману и, достав из него платок, вручила его мне.