Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна

Поначалу Андреева неделя строилась так. Понедельник и вторник он проводил в Москве. Рано утром в среду он уезжал к Тоне на дачу.

Возвращался он оттуда в воскресенье, поздно вечером. Притом как только возвращался, так сразу же ложился в кровать и тут же засыпал мертвецким сном.

Это поначалу было так.

Потом Андрюху перевели в другую бригаду. С тех пор график его изменился. Четверг и пятницу он стал проводить в Москве. На дачу он теперь отправлялся в субботу рано утром, а возвращался оттуда поздно вечером в среду.

Потом ему ещё пару раз график меняли, но за этими перестановками я уже не следил.

Так было в будние дни. Во время каникул он с дачи не выбирался вообще. Так и сидел он там всё время вакации.

Как его на дачу привозили в конце мая, числа где-то 25-го или около того, так его оттуда и забирали 30-го или 31-го августа и везли обратно в Москву.

В Москве он погуляет денёк-другой, а потом обратно на дачу поедет.

Это я сейчас про летние каникулы говорил, но вообще то же самое творилось и с осенними, и с зимними, и с весенними.

Итак, большую часть жизни Садовников теперь проводил на даче.

Чем он там занимался?

По большому счёту всем тем же, чем и Глеб. То есть много и тяжело работал.

При этом он, конечно, недоедал и недосыпал, но зато очень много пил.

При этом надо иметь в виду, что с дачи Садовников всегда возвращался смертельно уставшим.

Поэтому в те редкие дни, когда Андрюха всё же бывал в Москве, он ну просто никаким боком не был настроен на посещение школы. Вместо этого он отдыхал: валялся в своей постели до обеда, играл в комп, курил травку и хавал тортики. В лучшем случае выбирался в бар пропустить с друзьями по паре стаканчиков хорошего шерри.

В школу Садовников заходил лишь иногда и притом надолго там не задерживался.

Учёба Андрюхина от этого всего, разумеется, поплыла.

Спорт он, понятное дело, тоже забросил.

Как и Глеб, кстати.

Грэхэм ведь тоже до того, как в рабство попал, греблей занимался. От этой злосчастной гребли, кстати, и произошло одно из его прозвищ.

Дело в том, что он само это слово не выговаривал: вместо «гребля» он говорил «глебля».

Вот от этой самой глебли и родилось одно из самых стойких его прозвищ – Глеблядь. Ну или Глёблядь. Тут уж как кому нравится.

Ладно, вернёмся к Садовникову.

Знаете, главная его беда была вовсе не в том, что он попал в рабство. Это-то как раз было вполне нормально. У нас в школе, во всяком случае. Главная его проблема была в том, что он позволил Тоне сделать из себя подопытного кролика.

Впрочем, как ей не позволить-то было?

Но это уже другой вопрос.

Тут уже не важно, мог Садовников этому воспрепятствовать или не мог (но он, честно говоря, всё же не мог, ибо детерминизм) – факт остаётся фактом: Тоня сделала-таки из Андрюхи подопытную морскую свинку. Ну, или кролика. Тут уж кому как угодно.

У Тони на даче была богатая нарколаборатория. Заведовал ей, как вы помните, Грач – Отличный врач.

Боже, до чего же это была крутая нарколаборатория!

Такой в России, пожалуй, ни у кого больше не было. Ну, только если у ФСБ. И то не факт.

Лаборатория была…

Ну, не совсем огромной, но всё-таки довольно большой. Она занимала целое отдельно стоящее здание (и это, надо сказать, было отнюдь не маленькое здание!) и людей там трудилось немало.

Фактически, это даже и не лаборатория была, а скорее небольшая фабрика.

Впрочем, размеры – это так. Гораздо важнее было то, что в этой тониной лаборатории производились практически все мыслимые и немыслимые виды наркотиков.

Легче было бы сказать, что там не производилось, чем что производилось.

А не производились (массово то есть не производились) там только кокаин и ЛСД.

Всё остальное там изготавливалось. Притом не просто изготавливалось, а воистину в промышленных масштабах.

Однако уникальной её делало то, что там производились не только такие широко известные наркотики, как амфетамин или гашиш, но и всякие дизайнерские самопальные вещества, разработанные нашими школьными Кулибиными.

Одним из которых, кстати, был я.

Лаборатория выпускала тот галлюциногенный кофий, который мы с дедушкой варить придумали.

У тониных рабов он пользовался неимоверной популярностью.

Да и вообще: я могу по праву гордиться тем, что неким образом причастен к учреждению этой уникальной нарколаборатории.

Когда всё это предприятие только начиналось (а это был февраль четырнадцатого, именно тогда Тоня решила, что ей надо делать свою собственную лабу), никто из тониных и не знал, что там и к чему.

Грач тогда ко мне за помощью обращался. Ему кто-то сказал «по большому секрету», что просто какой-то мегаспециалист по наркотикам восьмидесятого уровня.

Это мне, конечно, очень тогда было лестно (да и сейчас лестно, чего уж греха-то таить), но к действительности это имело не так много отношения, как мне самому хотелось бы.

Конечно, никаким мегаспециалистом я по этой теме никогда не был: ни тогда, ни позже. Так, максимум – продвинутым любителем.

Впрочем, мне и этих моих любительских знаний и навыков тогда вполне хватало.