Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна

– Он самый, – ответил Сергей Александрович. – Это ужасное место! Там творятся ужасные вещи! Почти все, что там работают – садисты и педофилы. Они там за любое неподчинение бьют, кого хотят – насилуют. Это там сплошь и рядом. Постоянно такое происходит.

Неугодных они и вовсе чуть ли не до смерти пытают. Режим им там создают такой, что хуже, чем в тюрьме или в армии. Полы целыми днями драить заставляют, лишают отдыха, сил, еды…

Бьют, понятное дело.

У них там с недовольными разговор короткий. Так что лучше туда не попадать.

В психушку она тебя, в принципе, тоже отправить может. Связи у неё обширные. Скажет кому надо, – и мигом тебя туда упекут.

Это оно так, конечно, но ведь и ты если сопротивление должное окажешь, то вырвешься, глядишь, из её лап. В этом уж я тебе помогу.

Короче, слушай. Этих бугаев-костоломов она каждый день присылать из-за тебя не будет. Накладно ей всё это.

Тут она применит более тонкие методы.

Ювенальную юстицию на тебя натравить попытается, психиатров там, ещё кого-нибудь из этой всей братии.

Но ты не переживай.

И эту заразу победим!

Что касается всех этих инспекторов по правам ребёнка, то я с ними уж как-нибудь управлюсь. Люди это тёмные, они вообще с мозгами не в ладах. Но я только с теми управлюсь, которые днём ходят. А они иногда ведь и ночью в квартиру заявляются. Как бандиты, ей-богу!

– Это как? – с интересом спросил я.

– Очень просто, – отвечал историк. – Звонят в дверь часа в три ночи и говорят, мол, откройте дверь.

Делать этого ни в коем случае нельзя.

Они не имеют на это права. Это всё их собственный беспредел. Так что шлите их в известном направлении.

Вам ничего за это не будет.

С теми, которые днём заявиться попробуют, уж я как-нибудь разберусь. Это для меня так, пара пустяков. С психиатрами я тебя говорить научу как надо. Так что не бойся. Всё у нас под контролем.

– А ещё про Нину Ивановну вы мне можете рассказать? – спросил я, заинтересовавшись темой крышевания наркотороговли.

Сергей Александрович тяжело вздохнул да и поведал мне обо всех уже известных читателю жизненных переплетениях Нины Ивановны.

– Вот так, Марат! – закончил он, поднимаясь со стула. – Засиделись мы, пора домой, наверное.

– Да, уже пора, – сказал я. – Спасибо большое за помощь, Сергей Александрович. Приятно было поговорить.

Мы пожали друг другу руки, и я уже направился к выходу, как вдруг учительский голос меня остановил.

– Постой! – окрикнул меня Сергей Александрович. – Забыл сказать: Нинка будет на тебя детей натравливать. Так что будь осторожнее, а то избить ещё могут.

– Хорошо! – ответил я, отпирая дверь. – Буду осторожен.

– И ещё кое-что!.. – вновь крикнул учитель, когда я был уже за дверью. – Тут мне журнал пришёл…

Я пулей влетел обратно в комнату.

– Какой журнал? – спросил я, сверкая безумными глазами.

– Тонин журнал, – ответил заново севший на стул учитель, открывая свою огромную чёрную сумку, вроде тех, что носят почтальоны, и доставая оттуда толстенную стопку листов А4.

Листы были переплетены каким-то диким, совершенно кустарным способом.

Возможно, даже вручную.

На лиловой обложке красовалась жёлтая надпись, сделанная каким-то жутко вычурным шрифтом: «Журнал патриотического школьника».

Сергей Александрович ловко перелистал сей фолиант на нужную страницу, где красовался броский заголовок, набранный не менее вырвиглазным шрифтом, чем название журнала: «Блудница Вавилонская или Одолеем Люцифера!».

Под этим заманчивым титулом была помещена очень плохо пропечатанная стенограмма моего вчерашнего выступления, набранная десятым шрифтом в один интервал.

Я углубился в чтение.

– Как тебе? – бархатным фальцетом спросил учитель.

– Там ещё про тебя статью выпустили. Переверни страницу.

Я перевернул страницу.

Там красовалась гигантская статья на весь разворот, заголовок которой даже не кричал, а просто вопил: «Грядёт Апокалипсис! Явление пророка!».

От волнения у меня аж сердце ёкнуло.

Стал читать.

Боже, чего в этой статье только не было!

Оказалось, что я и «пророк нашего времени» и «гигант мысли», и «храбрый новатор, не побоявшийся бросить вызов ужасной гидре косности российской школы».

Короче, «Марат Нигматуллин – это, без сомнения, выдающееся явление современной интеллектуальной российской жизни».

Более того, я, оказывается, «важная фигура в среде консервативной российской интеллектуальной элиты» и даже «один из высших неформальных иерархов христианства в России и на всём постсоветском пространстве».

Словом, я остался доволен.

– Это всё Тоня? – спросил я Сергея Александровича.

– А кто же ещё? – удивился он моему вопросу. – Привыкай к славе, камрад! Она тебе ещё светит в жизни!

Он немного помолчал, поглядел на висевшие рядом с портретом Баркашова часы и сказал: «Ну, пора по домам!».

– Да, я пойду, наверное! – воскликнул я.

Мы ещё раз пожали друг другу руки и распрощались.

Когда я выходил из школы, часы в холле показывали 17:49.

Мы говорили почти два часа.

Я вышел на улицу.