Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

В принципе, там было всё то же, что и в остальном «Протоне», но градус неадеквата на Барклая был сильно пониже, чем на Новозаводской или в зданиях на пойме.

Для стороннего человека, конечно, и этого было бы много. Среднему школьнику даже вегетарианская школа на Барклая показалась бы весьма странным и страшным местом. Но мне там было откровенно скучно. Всем нам, по правде сказать, было там хоть немного да скучно.

Вот, к примеру, балы. Они проходили во всех зданиях «Протона». И в каждом здании старались вечно старались провести самый крутой бал. Тут нужен был размах.

Целью бала ведь было не только повеселиться и покрасоваться, побухать и заняться сексом, но ещё и показать превосходство своего здания над другими. Это был такой элемент престижа. На каждый бал спускали сотни тысяч, а иногда и миллионы рублей.

Но всё равно балы у нас на Барклая не шли ни в какое сравнение с балами на Новозаводской. Как ни старались наши школьные меценаты, чад кутежа там был много гуще, чем у нас.

Точно так же дела обстояли и во всех остальных вопросах общественной жизни. По сравнению с Новозаводской школа на Барклая была мелкотравчатым захолустьем.

В этом-то самом захолустье я и прожил до 2018 года.

Поначалу мне было трудно без постоянно бурлящей общественной жизни, но потом со временем привык. Со временем я всё глубже уходил в себя, начал больше читать. Очень много я тогда занимался теоретической работой. На уроках по-прежнему оттачивал ораторское мастерство.

  Глава вторая. Бесконечная борьба.

Когда на Украине начался Майдан, – наша школа вся пришла в какое-то странное оживление. Мы все мигом разделились на банды патриотов и супостатов. Если что, и то и другое – вполне себе самоназвания.

Партию супостатов немедленно возглавила Тоня Боженко.

Патриотов, что интересно, организовала вокруг себя полька Летуновская. Кому-то это может показаться странным, но нам её мотивация была ясна как божий день.

Помню, после того, как в Киеве пошли жёсткие столкновения, на плацу перед школой мы устроили большой несанкционированный митинг. Людей туда пришло больше, чем ходило на иные мероприятия белоленточников. В «Журнале патриотического школьника» писали о пяти тысячах. В реальности было меньше, около двух. Но всё равно весь школьный двор и половина улицы была запружена народом.

Я помню как мы в предрассветных сумерках шли по только выпавшему хрустящему снегу прямиком к мрачному зданию школы. С ресниц сыпались крохотные льдинки инея. Покрасневшие от мороза щёки жутко чесались.

Под одеждой мы несли свёрнутые транспаранты. В карманах лежали складные ножи, выкидухи, кастеты, куски железной арматуры.

Над нашими головами синело серовато-голубое мертвенное небо, напоминавшее цветом отрытое в старой могиле серебро. Чёрные ветви засыпанных снегом деревьев смыкались над нашими головами. Мы шли в прозрачной и гнетущей тишине к школьному зданию.

Толпа собралась очень быстро, минут за пятнадцать.

Когда нам было нужно, мы умели действовать быстро. Ещё вчера нам поступило сообщение о том, что сегодня все должны быть готовы. Всю ночь мы делали транспаранты, засыпали порох в самодельные петарды.

Сегодня ожидалось нечто особое.

Загрохотал барабан. Мы приготовились. Развернули транспаранты из бумаги и мешковины, из старых простыней.

«Фашизм не пройдёт! Нет американскому империализму!» - гласила надпись на том транспаранте, который держали мы со Светой Солнцевой.

Загорелись файера. Мы начали орать лозунги. Одна рука держит баннер, другая плотно сжимает оружие в кармане. Мы ждали самого плохого. От страха, гнетущего ожидания худшего мы страшно потели. Пот замерзал на морозе.

«Фашизм не пройдёт! Хохлов на ножи! Аламана передаёт привет Горгопотамосу!» - орали мы изо всех сил.

На трибуну, наспех собранную из деревянных ящиков от бананов (их прошлой ночью ребята натырили с рынка), поднялась Ульяна Летуновская.

«Салоеды в своей Хохляндии совсем обнаглели! – заряжала она. - сейчас вырежут всех русских, а потом и за поляков примутся!».

Были речи. Много речей. Мы их не слушали. Мы ждали, когда случится то самое, - страшное.

Выступил я. Ничего особенного. Общие слова. Потом вышел говорить ещё один восьмиклассник. И тут-то самое страшное и началось.

Во двор ворвалось человек двадцать или тридцать боевиков в чёрных масках и пуховиках. Там были тонины рабы и ещё какие-то школьные ультраправые. Они начали нас бить. В них полетели самодельные петарды, стеклянные бутылки с водой и уксусом, куски кирпича.

Мы сомкнули ряды. Ультраправые попытались прорваться к трибуне. Их набег длился чуть больше минуты. Затем общий строй погнал их куда подальше.

Они весело прыгали через забор, удирая от нас.

***

Что ни говори, но Майдан страшно расколол нашу школу. Тоня Боженко однозначно поддерживала Украину. В конце концов, дед её воевал в УПА, а сама она была украинской националисткой.

«Я – оуновка-бандеровка!» - гордо заявляла она.