Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Мы обо всём договорились и теперь ждали, когда кончатся уроки.

Снежана Владимировна почти продиктовала нам задание по русскому. Тут раздался звонок. Последний урок закончился.

Мы обменялись многозначительными взглядами, а затем принялись собираться. Из класса мы выходили порознь: сначала Соня, а где-то через минуту или две её поклонник.

Снежана Владимировна ненавидела и меня, и Соню. Не хотелось давать училке лишний повод для скабрезных шуток.

Мы спустились на первый этаж, зашли в раздевалку и принялись натягивать куртки.

И да, конечно, при этом мы пялились друг на друга так, будто не виделись уже сто лет.

Соня вышла на улицу первой. Я шёл следом за ней.

Она вышла за школьные ворота, остановилась возле них и принялась меня ждать.

Через минуту я подошёл, мы обнялись, взялись за руки и пошли к станции метро «Фили». По дороге мы практически не разговаривали.

На поезде мы доехали до станции метро «Молодёжная». Оттуда пошли пешком.

Мы долго пробирались через огромные пустые дворы, неухоженные и опасные.

Собственно, это даже и дворами назвать было нельзя. Так, огромные пустыри между домами.

Каждый такой пустырь представлял собой прямоугольный по форме участок земли. Участок этот весь был перерыт глубокими ямами и траншеями непонятного происхождения. Эти углубления успели зарасти травой и высоким кустарником. Кое-где росли даже деревца.

В траншеях, разумеется, было полно мусора. В некоторых из них лежали даже целые автомобили, брошенные туда нерадивыми хозяевами. В основном это были старенькие «Москвичи» и «Запорожцы».

Возле траншей высились горы перемешанного с песком строительного мусора. Они, по всей видимости, были здесь давно, так как успели уже порасти молодыми клёнами.

Аккуратно огибая все эти неровности ландшафта, змейками вились по дворам вытоптанные местными жителями тропинки. Вот по этим-то тропинкам мы с Барнаш и шли.

Внезапно Соня остановилась на месте как вкопанная.

– Мы на месте, – сказала она, взглядом указывая на некогда очевидно белую, но теперь ставшую грязно-серой блочную пятиэтажку.

Страшного вида был дом, честно говоря.

Стены его были покрыты неизвестного происхождения грязными разводами. Окна все были какие-то мутные.

Мы подошли ближе.

Соня подвела меня к своему подъезду.

Мы легко вскарабкались на совсем раскрошившиеся от времени бетонное крыльцо. Ступенек на нём уже не было. Время их уничтожило. О перилах я вообще молчу.

Путь в подъезд нам преграждала могучая железная дверь, обитая сверху крашеными досками. Замок на ней был кодовый механический.

– Отвернись! – сказала Соня.

Я отвернулся.

Барнаш в это время нажала необходимые кнопки.

Тяжёлая подъездная дверь отворилась, издав жуткий скрип, больше напоминавший чей-то протяжный стон.

Мрачный, жуткий, напоминающий тёмную пещеру в горах подъезд разинул свою пасть. В ту же секунду из самой её глубины на меня будто дыхнуло каким-то странным, но одновременно и очень притягательным запахом.

Этот запах я не забуду никогда. Описать его словами весьма затруднительно.

В нём причудливым образом сплелись воедино ароматы нафталина и духов «Красная Москва», истлевших от влажности книг и пожелтевших газет, многолетней свалявшейся пыли и старой одежды, много лет пролежавшей на днище прабабушкиного сундука, неповторимое амбре душного, давно не проветривавшегося помещения, запахи сырости, плесени и тухлой воды, гниющего дерева и расползающегося от влаги ДСП, кошачьей мочи и мышиного помёта.

Возможно, конечно, читатель (особенно если он неженка) решит, что в подъезде стояла жуткая, совершенно непереносимая вонь.

На самом деле это было совсем не так.

Запах вовсе не был отвратительным.

Как я уже сказал, аромат был именно странным. Ничего подобного я доселе не чувствовал. Этот запах возбудил во мне странное чувство тревоги. При этом, как ни странно, он показался мне на удивление приятным.

Да, именно приятным.

Мне вовсе не хотелось уйти оттуда. Напротив, я хотел остаться. Запах мне нравился.

Вам это, возможно, покажется странным.

Я вас понимаю. Мне это всё тоже показалось тогда странным. Я подумал, что это ненормально, когда такой странный запах тебе нравится. Однако же он мне нравился.

И знаете, что мне тогда пришло на ум?

Помните, в романе Хемингуэя «По ком звонит колокол» была сцена, где Пилар рассуждает про то, каков он, запах смерти?

Помню, после того, как я прочитал этот роман, мне всё хотелось почувствовать этот самый запах смерти. Хотелось узнать, каков же он всё-таки на самом деле.

Оно и понятно: одно дело – читать об этом в книге, совсем другое – ощутить самому.

Так вот, ближе к делу.

Я внезапно понял, что тот странный запах, который я ощутил, стоя на пороге мрачного подъезда, – это и был тот самый запах смерти.

Впрочем, я этого совсем не испугался. Вместо этого мне почему-то сделалось очень грустно. Грустно стало так, что просто ужас. Казалось, тоска навалилась на меня тяжёлой волной какой-то густой и липкой жидкости.