Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

При этом во мне за секунду выросло неведомое доселе ощущение: казалось, будто из моей груди вынули что-то очень важное, и теперь внутри неё образовалась полость, которая всё расширяется и расширяется.

И притом ведь не сердце вырвали и не какие-то другие органы, нет!

Ощущения были такие, как будто из меня вытянули если не душу, то уж частицу этой души – точно. Казалось, какая-то маленькая, но очень значимая частица моих воспоминаний, моего характера – утеряна безвозвратно. И ведь не просто утеряна, а именно украдена, похищена какой-то неведомой силой, похищена молниеносно и незаметно.

От этого мне хотелось плакать, но я сдерживался. Однако же на душе у меня было очень-очень мрачно.

Мы зашли в подъезд. Душный воздух его весь был пронизан этим странным ароматом.

В подъезде было очень темно как в бочке и очень тесно.

Заходя внутрь, я успел увидеть, что всё пространство там заставлено старой, ещё советской мебелью, завалено старой одеждой, пыльными книгами, пожелтевшими от времени газетами и тому подобным хламом.

Я не успел рассмотреть эти нагромождения старья.

Едва мы зашли, подъездная дверь сразу же захлопнулась, и всё вокруг снова погрузилось в кромешную темноту.

Соня взяла меня за руку.

– Пойдём! – тихо прошептала она.

Она повела меня в глубину подъезда.

– Осторожно! Тут лестница! – сказала Барнаш.

Мы стали подниматься по ступенькам. Наши ботинки гулко ударялись о выскобленную до гладкости тысячами пар ног бетонную поверхность. Где-то капала сверху на камень вода.

Периодически я ударялся боками о какие-то выступы. Каждый раз, когда это происходило, Соня тяжело вздыхала.

Вокруг нас, как я понял, возвышались горы шлама. Вся лестница была им завалена.

Правда, о том, что это был за хлам, – я мог только гадать. В подъезде не было видно ни зги.

Поначалу я не мог понять, почему же всё-таки в подъезде так темно? В конце-концов, в подъезде должны быть окна! Когда мы подходили к дому, то я видел, что окна тут есть!

Однако очень скоро я догадался, в чём дело. Окна в подъезде действительно были. Просто они были завалены хламом так, что солнечный свет в помещение не проникал.

В определённый момент я внезапно поскользнулся и чуть было не грохнулся куда-то вниз.

– Осторожно! Перил на лестнице нет! – раздражённо сказала Соня.

Девушка помогла мне встать на ноги. Мы продолжили путь.

Наконец где-то наверху забрезжил свет. Скоро мы оказались на страшно захламлённой лестничной клетке, где, однако, можно было хоть что-то разглядеть.

Возле стены притаились два старых шкафа. Рядом с ними поблёскивал в полумраке своей лаковой поверхностью старый советский сервант. Сквозь его запылённые стёкла проглядывали фарфоровые чашки петербургского и чехословацкого производства, хрустальные бокалы и рюмки из Гусь-Хрустального, старые фаянсовые статуэтки, изображавшие милых, но почему-то очень грустных кошек.

Напротив шкафов высились огромные кипы макулатуры.

Старые номера журналов «Огонёк», «Юность», «Знание – сила», «Техника – молодёжи», «Работница». Большая часть этих номеров вышла ещё до Перестройки. Некоторые – во время последней. Также я заметил несколько номеров журнала «Птюч».

Пожелтевшие от времени газеты: «Правда», «Комсомольская правда», «Московский комсомолец», «Советская Россия», «ЗОЖ».

Советские издания классиков: Гюго, Мопассан, Дюма… Рядом с ними бульварные книжки девяностых годов: похабные дамские романы, кровавые детективы про ментов, не менее кровавая мистика, старые учебники по оккультизму (если судить по названиям, большая их часть посвящена гаданиям и приворотам).

К шкафам были приставлены ржавые велосипеды со спущенными шинами. Один – ещё советский, марки «Кама». Другие два были поновее. Выпущены годах в девяностых, не раньше. Впрочем, возможно, что не в девяностых, а в двухтысячных. Неважно.

Подоконник почти весь был заставлен старыми цветочными горшками, завален книгами и всякой периодикой. Лишь в самом его верху оставалось немного свободного от хлама места. В том углу виднелся участок запылённого, много лет не мывшегося окна. Сквозь это самое окно на лестничную клетку проникал с улицы грязный и тусклый желтоватый свет.

Мы поднялись выше и оказались на последней лестничной клетке. Дальше следовал чердак.

Здесь было мрачно, хотя и не так темно, как на нижних этажах. Проникавший сквозь то окно свет немного доходил и сюда.

Мы остановились перед устрашающего вида дверью. Снаружи она вся была обита старым, местами оборванным грязно-белёсым кожзамом.

Соня достала ключи и подошла к двери. Замок трижды громко лязгнул. Дверь отворилась.

Мы вошли внутрь.

Соня сняла куртку и повесила её на крючок возле одной двери. Затем она сняла свои ботинки, переобувшись в мохнатые домашние тапочки.

Я во всём последовал примеру девушки.

Квартира оказалась на удивление чистой и просторной, хотя на мой взгляд и мрачноватой.

В помещении было свежо. Сразу было ясно, что хозяйка любит проветривать.

Обои были старые. Поклеили их, вероятно, в начале девяностых. Возможно, что и раньше.