Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Так люди сейчас в основном и живут. Рождаются, взрослеют, дряхлеют, дохнут...

Существуют как-то. На жизнь зарабатывают. Семьи кормят. Детей растят. Ходят куда-то, ноженьки волочат…

Вот и скажи: а нахуй они ходят вообще?! Нахуй они ноженьки свои волочат?!

Какого хуя вообще происходит, а?!

Вот скажи мне.

Серьёзно скажи, давай!

Какого хера они все живут?!

Зачем им жить вообще?!

Не ломай башку, дорогой! Я тебе скажу, какого хуя это у нас всё происходит.

Часто так бывает, что человек вроде и до старости дожил, а так ничего в жизни и не понял.

Родился, вырос. Повзрослел вроде. Состарился. Умирать время пришло. А он перед смертью лежит, в потолок смотрит и глазами вращает. Будто говорит: «Блядь, куда я попал?! Что это тут вообще вокруг меня происходит?!».

А это жизнь вокруг него происходит.

И вот помирает мужик удивлённым. Как родился удивлённым, так удивлённым и помер.

Вот что он по-твоему всю жизнь свою делал, а?

На жизнь зарабатывал. Семью кормил.

Пахал всю жизнь. Ипотеку выплачивал, кредит за автомашину. Детей растил.

Так и помер, сука, младенцем. Ничего в этой жизни понять не успел.

Вкалывал всё, вкалывал…

А жизнь вся мимо него прошла.

И ничего-то он в этой жизни не понял. И ничего выдающегося не сделал. Так и отправился червей кормить младенцем. Пользы от него – зеро.

И вот скажи: нахуй такой мужичонка вообще на свете жил?!

Всё одно: что был он на свете, что не было его.

Нынче многие так живут… – произнесла Соня тише обычного, медленно поворачивая голову к окну. – Да что там говорить, почти все сейчас так живут.

Она встала, подошла к окну и упёрлась ладонями в подоконник. Она смотрела в окно. Смотрела не в сверкающую весенним закатом даль, а вниз, под окна, будто бы хотела разглядеть что-то маленькое и незначительное.

– Вон, гляди, – внезапно выпалила она, подзывая рукой к себе.

Я встал и подошёл.

По улице шли какие-то люди: почти одинаковые, в серых и черных спортивных куртках, в лыжных шапочках, в мятых джинсах. Казалось, они шли с работы. В руках у каждого был по крайней мере один магазинный пакет. У некоторых ещё были спортивные сумки.

– Знаешь, почему мне этих людей не жалко? – спросила Соня, по-прежнему глядя вниз.

Ответить я не успел. Она сказала сама.

– Эти люди не могут умереть. Не может умереть тот, кто никогда не жил. А эти-то люди никогда и не жили. Только зарабатывали на жизнь.

Не тогда человек рождается, когда из женщины вылезает. Тогда это ещё не человек. Это личинка человека. Зародыш. Ещё не факт, что из него человек вырастет.

Человек тогда рождается, когда начинает мыслить. А эти так мыслить и не начали.

Вылезли на свет божий, повертели глазами да поползли по жизни. Ясли, детсад, школа, институт. Потом работа, карьера, корми семью и прочее. Потом старость, болезни, походы по врачам, смерть от инсульта.

Вот и получается, что вроде бы и жизнь прожили, а жить-то толком и не начинали.

А человек – он всегда живой. Кто не живой, тот уже не человек.

– А кто? – спросил я.

– Кадавр, – спокойно ответила Соня. – Это кадавры. Выглядят как люди. Ходят себе, ноженьки волочат. Жрут, срут, трахаются как люди, – она на секунду замолчала, вздохнула глубоко, а затем продолжила. – Только вот не люди они. Нет в них ничего человеческого. Думать они не умеют. Любить – тем более. А без этого не бывает человека.

Вот почему люди плачут когда человек умирает? А потому и плачут, что жалко. Умер великий разум. Погибло большое сердце.

Но это когда человек умирает. Настоящий.

А если завтра Дима Медведев сдохнет, – кто плакать будет? Посмеются все только. Плечами пожмут. Всё равно что собака сдохла.

Вот поэтому мне этих людей и не жалко. Они никогда не рождались и умереть не могут. Убивать таких – всё равно что ломать торговые автоматы. Мелкое хулиганство.

– Смотри, – она ткнула пальцем в унылую, медленно и неуклюже двигавшуюся по тонкому льду фигуру. – Вон, мужичонка по улице идёт. Шапка-гондоновка… Куртка турецкая… Кожаная! Джинсы старые… Когда он их стирал последний раз непонятно.

Сам весь толстый, обрюзглый. Брюхо вон какое отожрал!

Морда красная вся, щёки как у хомяка.

Пьянь поганая!

Ненавижу тупых и пьяных мужиков!

Идёт, на льду не поскользнуться старается!

Ишь ты!..

Да чтоб ты там насмерть разбился, сволочь! Ублюдок вонючий, а! Как таких только земля носит?!

Идёт гад, ковыляет, ноженьки свои волочит...

Остановился, сволочь. Отдыхает, отдышивается.

Одышка старика замучила.

Вспотел, небось, скотина!

Шапку снимает. Лысину сейчас свою потную потрёт, опять шапку наденет.

Вон, трёт уже, гляди! Сейчас шапку надевать будет!

Лысина как отполированная!

Всё, надел шапку. Дальше идёт.

Ходит, гад, ноженьки по земле волочит. И сердечко у него в груди бьётся. И зачем он ходит, скажи мне на милость?! Зачем ему ходить вообще надо?! Зачем ему ноженьки нужны?! Без них на мой взгляд было бы куда лучше! Зачем это у него ноженьки ходят?! Пусть лучше не ходят! Ему ходить не надо! Ему ползать надо! Да, пусть ползает! Как червяк пусть ползает и землю жрёт, падла! И пусть рыдает ещё, гад! Рыдает, пусть, сука, что ему ноженьки отрезали! Ублюдок!