Теплая птица

Голос тонкий нетерпеливый, какой может быть лишь у нервного, упивающегося властью человека.

Я молчал. Стрелки смотрели на меня настороженными глазами.

— Ты оглох, б…, обосрался от страху, москвитская падаль?

Хохот нескольких десятков глоток.

— Конунг, не отвечай, — шепнул Белка.

Я махнул рукой: оставайтесь на месте — и шагнул обратно в кабинет. Присев неподалеку от распластанного на полу тела Самира, крикнул, стараясь перекрыть хохот снаружи:

— С кем я говорю?

За окном стихло. Через мгновение — тот же голос.

— Не тебе вопросы задавать, москвит!

Злость и отчаяние душили меня.

— Тогда пошел на хер, питерская мразь.

Мой собеседник вдруг засмеялся — противный, скользкий смех, как козявка, вынутая из носа.

— Не кипятись, воробушек, — крикнул он, — гнездо уже разворошили. Я — конунг отряда Питерской Резервации Кляйнберг. Назови себя.

— Ахмат, конунг отряда москвитов.

Молчание.

— Какого дьявола тебе надо, Кляйнберг? — в моей душе, непонятно почему, разгоралась надежда. — Мой отряд здесь со стандартной миссией.

Тишина.

— Зачем ты прикончил моих людей? Ваш отец Афанасий…

— Срал я на отца Афанасия, — заорал Кляйнберг. — Ты мне зубы не заговаривай, гнида!

Он умолк. Я тоже.

— Твои люди сами притащились ко мне, — первым не выдержал питер: возможно, мне почудилось, что после упоминания отца Афанасия голос Кляйнберга стал не таким уверенным, — Они готовы были рассказать почти все; мы просто слегка помогли им снять одервенение языка. Они рассказали нам все.

Снова хохот питерских глоток.

— Я не хочу крови, конунг, — уже совсем миролюбиво продолжал Кляйнберг. — Сложи оружие по-хорошему, и, клянусь, никто не пострадает.

Я засмеялся:

— Ты за дурака меня принимаешь, конунг?

— Знал, что так ответишь, Ахмат, — крикнул Кляйнберг. — Ты, похоже, веселый парень. Мы могли бы с тобой стать корешами, не будь ты вонючим москвитом.

— Тамбовский волк тебе кореш!

— Какой волк? — удивился питер.

Этот вопрос я оставил без ответа. За моей спиной затаился мой отряд, я слышал напряженное дыхание бойцов: никого не обманул миролюбивый тон Кляйнберга. Ветер врывался в комнату и покачивал тело Машеньки; веревки скрипели.

— Так что будешь делать, Ахмат? Пожалей своих людей!

— Так же и ты, Кляйнберг!

Наждачный смех питера был уже не столь неприятен, — привычка.

— Ты мне нравишься, Ахмат. На твоем месте я пустил бы пулю в лоб… Интересно, как ты выглядишь? Жирный, небось, боров, мускулы, мускус, — все дела! Вы, москвиты, любите обжираться…

— Поднимись сюда и посмотри.

— Повременю, — отозвался Кляйнберг. — Скоро вы сдохнете с голоду, и мы придем полюбоваться на вас. Как, конунг, много у тебя в запасе тварки?

— Хватает, — соврал я. Подумав, добавил. — Сними блокаду, конунг, и ступай с миром. Мы не враги.

— Я рад этому, — голос Кляйнберга был вполне искренен. — Но вокруг Джунгли, а значит, мы не друзья.

— В таком случае, закончим пустой треп.

Я повернулся к дверному проему.

— Постой, конунг, — крикнул Кляйнберг. — Ты кое-что запамятовал.

— И что же?

— Право на поединок! Или в Уставе москвитов оно не прописано?

6 Поединок с Пашей

Кляйнберг был прав. УАМР, параграф шестьдесят шесть:

«Конунг по договоренности с главой вражеского отряда имеет право выставить на поединок одного бойца по собственному усмотрению. В зависимости от результата поединка определяется расклад сил. Результат поединка — непререкаем; нарушивший параграф 66 подлежит всеобщему осуждению и, по возможности, скорейшей ликвидации».

— Я не знал, что питеры практикуют поединки.

— Ты многого о нас не знаешь, конунг, — отозвался Кляйнберг. — Вы, москвиты, заносчивый народ.

— Послушай, — крикнул я. — Я хочу, чтоб ты прочел мне выдержку из твоего Устава, то место, где сказано о поединках. Ты должен знать это наизусть…

— Зачем тебе?

Я не ответил.

— Черт с тобой, слушай — донесся сквозь завывание метели голос Кляйнберга. — Конунг отряда выставляет на поединок одного солдата по своему усмотрению, — он умолк на мгновение, припоминая. — Результат поединка непререкаем и определяет окончательный расклад сил. Нарушивший условия поединка умерщвляется.

Ну, надо же, почти дословно совпадает с Уставом москвитов. Видать, не даром отец Афанасий посещал в Московской резервации отца Никодима.

— Эй, Ахмат. Так что ты надумал? Учти, я не из терпеливых.

— Если мой боец победит, — заорал я. — Ты уводишь свой отряд. Я верно понял?

Молчание.

— Я верно понял?

— Верно, — откликнулся Кляйнберг. — Если твой боец просрет, вы все сложите оружие, и отдадите нам запас кокаина. Лады, конунг?

За этим странным и длинным диалогом я забылся, сделал шаг к окну. Несколько пуль врезались в подвешенное тело и в потолок. Посыпалась известка. Я отпрянул.

— Лады, конунг? — как ни в чем ни бывало повторил Кляйнберг.

— Я должен посоветоваться со своими стрелками.