Теплая птица

Андрей опустился на пол. Он ходил босиком, не разглядел в высокой траве змею и теперь ее яд все глубже проникает в душу.

 Багровая вода исчезала в решетке на полу, находя дорожки в мыльной пене.

«Что я есть? Пена! Кто-то – пенки, я – пена. Вся жизнь, как лабиринт. Лабиринт Минотавра. Лабиринт Василиска. Как выбраться? Как мне выбраться из этой ловушки?»

            Натыкаясь на стены, Андрей нашел аптечку, вылил на рану полпузырька йода. Жжение отрезвило его.

-Ну и пусть, - прошептал Островцев, туго перематывая руку бинтом. – Черт с вами со всеми…

 К кому он обращался, кого ненавидел, Андрей осознавал смутно. Но одно было совершенно ясно –  жизнь проходит, как гроза над созревшими хлебами. Она бессмысленная и нелепая, его жизнь.

            Одевшись, Островцев подошел к конвейеру, взял запечатанный конверт – сквозь танталовую фольгу мерцают светлячки. Присел к столу. Оцепенев, пару минут таращился на крошечные частицы Василиска.

            В старшем научном сотруднике уже не было ни сомнений, ни раскаяния: в черепе словно сидел генерал, четко и размеренно командующий парадом. Андрей же – всего лишь солдат на этом параде.

«Фаталист» - усмехнулся Островцев и, взяв клейкую бумагу, быстро и крупно написал: «Опыт с Биоатомом (23767t  по классификации UAA)».

            Сжав зубами до хруста кончик карандаша, мелкими буквами: «Незавершенный».

            Андрей отрезал надпись и аккуратно приклеил ее на конверт. Так, где портфель?

После того, как конверт исчез в пахнущей кожей темноте и щелкнула застежка, Островцев зажмурился, ожидая рева сигнализации, секьюрити с автоматами.

Тишь да гладь.

            Нехорошо усмехнувшись, Островцев надел плащ. 

Андрей взглянул на часы, удивился: оказалось, он пробыл в ОПО всего полчаса. Сонно мигали таблички «Выход» и «Будь осторожен». Здесь, в холле, змеиное шипение уже не слышно. 

«А что если?»

 Андрей повернул к кабинету директора.

            Какой код на двери Невзорова? Андрей по собственному опыту знал, что сотрудники используют совсем простые коды. Может, и директор? Дрожащим пальцем ввел четыре ноля. Щелчка не последовало. Четыре единицы – нет. Четыре двойки – бесполезно.

            В сердцах Андрей несильно ударил по двери ногой и – к его ужасу – она отворилась.

            Островцев замер на пороге. Что думает мышь, видя желтеющий в мышеловке сыр?

 В глубине невзоровского кабинета мерцали зеленые цифры. Едва слышно гудел кондиционер.

Твердым шагом Андрей подошел к столу директора, схватил стопку бумаг с чертежами, и кинулся прочь, на ходу запихивая бумаги в портфель.

            Уже в сосновом бору, когда Островцев спешил к подходящему автобусу, в голове сверкнула мысль: если бумаги лежат так открыто, то место им, скорее всего, в туалете. Ну и пусть. До чего приятно напоследок стукнуть обидчика по скуле!

Кроме задремавшей кондукторши, в автобусе не было никого.

Обнинск клубился за окном потяжелевшим туманом. Изредка навстречу проносились полупустые маршрутки.

У магазина «Продукты» стояла закрытая на замок бочка с квасом.

«Квас хранится надежней, чем документы ЯДИ», - подумал Андрей и засмеялся. Кондукторша вздрогнула, огляделась: «Ой, уже Белкинский овраг». Подошла, строго глядя на Островцева.

-Обилечиваемся, молодой человек.

            Показалась башня – макушку скрывают кучевые облака. К башне приварена лестница, кажущаяся сбоку лестницей в небо.

            На остановке в салон ввалилась толпа, стало шумно, пестро,  запахло  духами, потом; кто-то что-то рассказывал, кто-то с кем-то спорил. Андрей, с готовностью отвлекаясь от своих мыслей, стал прислушиваться к разговору двух стариков, присевших напротив.

-И вот я ему говорю, - откашлявшись, продолжил старик в серой панаме, очевидно, начатый на остановке рассказ. - «Товарищ, говорю, жить-то, конечно, все хотят, но такой ценой жизнь себе я покупать отказываюсь». Он на слово «товарищ» прямо взбеленился – пена на губах, глаза – пятаки, орет: «Да я, тебя, падла партизанская, через мясорубку пропущу!». «Власть, - говорю, - ваша, пропускайте».

-А многие ломались, становились полицаями, - вздохнул его собеседник, человек с длинным, изможденным лицом.

-Не то слово – гестаповцам по части зверств фору давали, все старались отплатить за жизнь свою паскудную, задобрить фрицев. Знал я одного, однорукого Занько, работал на лесопилке. Пришел немец – Занько всех предал, стал убивать, насиловать, грабить…

-А вы «Сотникова» не читали? Там это самое подробно описано.

-Да где уж мне читать? – вздохнул старик в панаме и поднялся. – Ну ладно, Семен Иваныч, я пошел: Аксеново.

 В электричке, рвущейся к Москве, Островцев думал про стойкого партизана. Портфель жег колена, под сердцем настойчиво копошился червь сомнения, несмотря на то, что Андрей считал сами понятия – родина, патриотизм – пережитками прошлого, атавизмом, таким же, как хвост или шесть сосков у человека.

«А старик-то остался жив», - пришло ему на ум у платформы «Победа», и это была победа над сомнениями. Как он выжил, этот стойкий партизан? Освободили свои, или, в конце концов, он уступил напору палачей? Жаль, недорассказал дед...

            За окном пронеслась лента реки.