Теплица

Везде из стен пещеры выступали каменные столбы, развернутые к ее центру и заканчивавшиеся глазницами, в точности такими же, как и те, что взирали снаружи башни. И эти глазницы были живыми: когда люди-толстячки вбежали в пещеру и потревожили их, веки приоткрылись и во впадинах заворочались глаза — один за другим, еще и еще…

Обнаружив, что они загнаны в угол, толстячки принялись извиваться в песке у ног Грена и подняли громкий вой, моля о пощаде:

— О могучий большой убийственный господин с прочной кожей, о непревзойденный мастер бегать и ловить, посмотри, как мы бежали к тебе, увидав тебя! Как рады мы осчастливить свои бедные толстенькие глазки твоим видом! Мы бежали прямо к тебе, хоть наш неумелый бег запутался, и отчего-то ноги послали нас не в ту сторону вместо счастливой правильной стороны, потому что дождь совсем расстроил нас.

В пещере открывались все новые и новые глаза, направляя спокойные внимательные взоры на всю группу. Грен крепко ухватил одного из толстячков за волосы и заставил подняться; все прочие тут же умолкли, радуясь, наверное, милости, выпавшей на их долю.

— Теперь послушайте меня, — сквозь сжатые зубы процедил Грен. Он уже возненавидел этих глупцов, ибо они вызвали к жизни все агрессивные инстинкты, прежде дремавшие в нем. — Я никому из вас не желаю зла, как уже говорил. Но сейчас всем вам придется убраться отсюда, немедленно! Здесь таится опасность. Быстро на берег, живо, все вы!

— Ты будешь бросать в нас камни…

— Неважно, что я буду делать! Делайте, что вам говорят! Живо! — Сказав это, Грен подтолкнул толстячка, стоявшего перед ним, к выходу из пещеры.

Как вспоминал потом Грен, именно тогда и начался Мираж.

В стенах пещеры открылось критическое количество глаз.

Время остановилось. Мир позеленел. Человек-толстячок у выхода из пещеры замер, стоя на одной ноге и сильно наклонившись вперед; он тоже позеленел, окаменев в этой нелепой позе. Стена дождя за ним также окрасилась зеленым. Все кругом — зеленое и недвижное.

И все усыхало. Съеживалось. Стремилось уменьшиться, сжаться. Обратиться каплей дождя, вечно падающей в легкие небес. Или стать песчинкой, что начала свое падение в часах, рассчитанных на вечность; протоном, неустанно летящим по своей орбите в крошечной модели безграничного пространства. И достичь в итоге абсолютной необъятности бытия… бытия ничем… безбрежного богатства не существования… и таким образом стать Богом… и тем самым почувствовать, каково быть и вершиной, и фундаментом собственного творения…

…Каково собрать воедино миллиард миров и провести их затем сквозь зеленые звенья единой цепи, имя которой — время… Каково пролететь сквозь еще не созданные запасы зеленой материи, только ждущие своего часа — или эры — в еще не существующем грандиозном хранилище…

Ведь он летел куда-то, разве нет? И радостные (ведь так?) звуки, что сопровождали его в полете, были некогда существами, которых он сам или кто-то иной, кто-то на другом витке воспоминаний, некогда называл «людьми-толстячками». И если то был полет, тогда происходил он в невозможной зеленой вселенной, полной блаженства, в какой-то совсем иной субстанции, нежели воздух, в каком-то ином потоке, нежели время. И летели они, омытые светом, излучая свет.

И они были не одни.

Их сопровождало все сущее. Жизнь подменила время, вот в чем штука; смерть ушла, ибо часы отщелкивали теперь лишь прирост изобилия. Но два существа из всех прочих казались отчего-то знакомыми…

В этом призрачном, другом существовании — о, как сложно было вспоминать о нем, о сне внутри другого сна, — в том существовании, что как-то было связано с песчаным пляжем и серым дождем (серым? ничто не могло сравниться с зеленью, ибо зеленый цвет был бесподобен), в том существовании была падавшая с неба огромная птица и неуклюжее чудовище, медленно выходящее из океана… И они тоже прошли сквозь… мираж и теперь просто купались в удовольствии. Окружавшая их природа не оставляла сомнений в том, что каждому здесь хватит места, чтобы расти и развиваться без ссор и конфликтов — развиваться вечно, если возникнет необходимость, — будь то человек-толстячок, птица или морской монстр.

И с ним было знание, что остальные, в отличие от него, оказались в этом мираже каким-то иным путем. Впрочем, это ровным счетом ничего не значило, ибо здесь таилась сама суть бытия, смысл пребывания в вечном, не требующем усилий полете — танце — песне, — без вмешательства времени или иных систем измерения, без нужды о чем-либо беспокоиться. С одной лишь целью — развиваясь, насыщаться зеленью и добром.